Старик говорил Гленну, что суда редко тонут на глубокой воде. Чаще всего их забирают мели. Самые большие волны бывают там, где глубина меньше всего. Самые опасные скалы – не те, которые видно, а подводные рифы, верхушки которых располагаются на глубине всего нескольких футов. Мели.

Гленн боялся мелей, но он снова и снова просил деда рассказать о них. Они волновали его, это был его личный монстр – монстр, так никогда и не поборотый до конца.

Темное, яростное течение. Острый, увенчанный пеной коралл, могущий распороть брюхо корабля, как жестянку с сардинами. В детстве мели вызывали в Гленне такой страх, что он иногда просыпался по ночам оттого, что метался в постели и выкрикивал предупреждения шкиперу. С пробуждением страх отступал, как вода при отливе, оставляя его высоко на берегу дрожать от пережитого ужаса.

Самоубийство. Слово билось внутри его головы, как темная волна.

Самоубийство.

Он попытался представить себе последние несколько минут ее жизни. Вот она пишет записку. Снимает тапочки. Ложится в постель. Надевает пакет на голову и закрепляет его на шее поясом от халата. Кошмарная мутность пластика перед глазами.

О чем думала Кора Барстридж в свои последние минуты, пока сознание не покинуло ее? Что заставило ее сделать это?

Он разговаривал с ее дочерью, живущей в Лос‑Анджелесе, беседовал с парой ее друзей. После последней подтяжки у Коры Барстридж была глубокая депрессия. Она тяжело переживала свое старение, и церемония вручения награды Британской киноакадемии только усилила испытываемые ею чувства ненужности и отчужденности.

Ее не произвели в дамы и не вручили никакой другой правительственной награды потому, что, как она сама выразилась, Букингемский дворец косо смотрел на ее интрижки с тремя известными политическими деятелями и еще более косо – на ее антимонархические взгляды.

«Они решили дать старой вороне хоть что‑то – только чтобы не каркала» – так она описала свои чувства после вручения награды одному из своих близких друзей.

Одинокая, без денег, стареющая, покинутая своим третьим и последним мужем больше десяти лет назад, погруженная в депрессию, Кора Барстридж с большой долей вероятности могла считаться кандидатом в самоубийцы.

«Так почему же, – спросил себя Гленн Брэнсон, поднимаясь с кресла и направляясь на встречу с холодным бифштексом и ледяной женой, – почему же это не дает мне покоя?»

30

«Это доктор Теннент. Глория, не могли бы вы мне позвонить? Боюсь, я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».

Щелк.

Томас нажал клавишу перемотки на автомобильной магнитоле, затем клавишу воспроизведения и снова прослушал запись голоса доктора Теннента, которую он скопировал с кассеты автоответчика на обычную кассету.

Щелк.

Он сглотнул. До белых костяшек сжал рулевое колесо. Хорошо бы вырвать его из приборной панели и забить им Майкла Теннента до смерти.

Он снова проиграл пленку.

Субботний вечер. Десять часов. Большая луна. Звезды мигают – значит, много влаги в воздухе. Он сидел в «форде‑мондео» доктора Джоэля. Доктор Джоэль не возражал против того, что Томас позаимствовал его. Машина была чистой – когда он только тронулся сюда, на ней не было ни единого пятнышка. С кожаными сиденьями бежевого цвета. Она была оборудована магнитолой «Филипс» с двумя деками – кассетной и под компакт‑диски – и тучей всяких электронных устройств. Повсюду торчали какие‑то кнопки со странными символами. Иероглифы для карликов с лупами. Что они, черт побери, означают?

Единственным, что было написано на нормальном человеческом языке, было слово «Airbag»[2] в центре рулевого колеса.