– Не, – лениво ответил Узбек, нисколько не обидевшись на оскорбительные намеки приятеля. – Я буду по вечерам на шконке пахану романы травить, как Клоун баб полосовал.

Он все еще вертел в руках вороненый “кольт”, любуясь игрой солнечных бликов на его плоскостях и гранях.

В тот момент, когда он собрался вернуть оружие в кобуру, от ворот донесся какой-то шум.

Охранники выскочили из беседки без лишней спешки, но достаточно быстро: Граф не любил незапланированных инцидентов и нерасторопных подчиненных.

К решетке ворот со стороны улицы приклеился какой-то тип, с виду напоминавший бомжа. Это был довольно крупный, но совершенно опустившийся мужик в рваном, когда-то бежевом плаще, от которого несло так, словно он год провалялся в бачке с пищевыми отходами. На голове, почти полностью скрывая лицо, криво сидела невообразимо грязная фетровая шляпа. Обладатель этого “костюма”, по всей видимости, просто потерял равновесие, проходя мимо ворот, и теперь пытался вернуть утраченное, судорожно цепляясь ободранными руками за прутья и чугунные завитки. От этих попыток ворота ходили ходуном, издавая грохот и лязг, становившиеся все громче по мере того, как чертов алкаш продолжал упорно сопротивляться земному притяжению.

– Во, блин, явление, – удивленно протянул Пиявка. – Я думал, такие козлы уже повывелись. Как его сюда занесло?

– На джипе приехал, – сказал Узбек, не подозревая, что угадал. – Щас разборки клеить будет.

Услышав их голоса, пьяный встрепенулся, приподнял голову, окинул их долгим расфокусированным взглядом из-под обвисших полей шляпы и вдруг принялся хрипло орать. Пиявка даже не сразу сообразил, что бродяга пытается петь.

– Я ухожу!.. – надсадно вопил он. – Сказал мальчишка!.. Ей! Сквозь грусть…

– Эй, – предостерегающе сказал Пиявка, торопливо направляясь к воротам. – Эй, мужик, вали отсюда!

– Но ненадолго! – не обращая на него никакого внимания, продолжал надрываться пьяный. – Я обязательно вернусь!

На последнем слове он снова потерял равновесие, пальцы, сжимавшие прутья решетки, разжались, и он тяжело рухнул на землю, скрывшись из виду за нижним краем ворот, закрытым сплошным металлическим листом. Ворота содрогнулись, издав громкий лязг.

– Ушел совсем, – послышалось откуда-то снизу. – Не встретив первую.., весну…

Охранники наконец добежали до ворот и остановились в нерешительности. Граф приказал быть начеку и ни под каким видом не открывать ворота – ни почтальону, ни участковому, ни черту, ни дьяволу. Тем не менее этот кошачий концерт нужно было как-то прекратить: вряд ли он доставит Графу удовольствие, да и соседи снова начнут шептаться”.

Покрытые коркой грязи пополам с засохшей кровью ладони появились из-за нижнего края ворот и вцепились в прутья. Пальцы напряглись, ворота снова заходили ходуном, и между вцепившимися в решетку ладонями неторопливо взошла сначала грязная шляпа, а за ней и серая от въевшейся грязи небритая физиономия. Подбородок у бомжа был квадратный, волевой, и Пиявка, в свое время обожавший книги Джека Лондона, болезненно поморщился: он не любил конченых людей.

– Домой пришел, – миролюбиво сообщила физиономия заплетающимся языком и немедленно снова перешла на крик. – В солдатском!.. Цинковом!..

Гр-р-робу!!!

– Ну ты, козел, – сказал Пиявка, когда вокалист по ту сторону ворот сделал паузу, чтобы немного подышать и окончательно утвердиться на подгибающихся ногах. – Давай, вали отсюда.