Он почувствовал, что дело серьёзное, когда ему вручили какую-то национальную премию Франции за «Выбор Софи» (а этот роман был премирован во множестве стран) и он потерял чек. Он его потом, конечно, нашёл. Но когда дошло уже до такой рассеянности, он понял, что дело плохо. Когда дело доходит до денег, лучше обратиться к специалистам. Он сел на таблетки. Таблетки вообще лишили его желания прикасаться к жене, потому что подавили все инстинкты. Он пытался путешествовать – и ничего это не дало. Стал плакать от любого упоминания… В период депрессии рыдаешь вообще от чего угодно. Палец покажи – и будешь рыдать.

А потом в один прекрасный день, когда он смотрел по телевизору какую-то ночную программу и задыхался от жалости к себе, от отвращения, от одиночества, он понял: «Всё! Хватит! Пора! Надо сдаваться!» – и сдался врачам, чего всегда страшно боялся. В больнице его заперли снаружи в палате, и он впервые подумал: «Вот же, как обо мне заботятся! Наверное, болезнь моя серьёзна, если такие меры предосторожности принимаются». И почему-то эта мысль колоссально его утешила. Его утешило то, что им занимаются. Казалось бы, мысль о несвободе, особенно у Стайрона, такого свободолюбца, подействовала бы на него со страшной силой. Но – ничего подобного.

Кстати, его депрессия не носила характер алкогольной. Он, в отличие от большинства американских прозаиков – Чивера, например, или Хемингуэя, – много-то никогда и не пил. Но он впервые заметил, что виски перестало его радовать.

Утром, когда его отперли, он вспомнил, что смеялся во сне. И когда он пошёл на арт-терапию, то нарисовал цветочек – и понял, что выздоровел. Надо вам сказать, что эти страницы написаны с каким-то застенчивым облегчением, с детской эгоистичной радостью. Они такие счастливые, что после них как-то хочется избавиться от депрессии самому. С помощью этой книги, в общем, многие вылечились на моей памяти.

[04.12.15]

Что мы будем сегодня делать? Лекция, как и было обещано, про Синявского, а сейчас я отвечаю на ваши вопросы.

– Приходилось ли вам сталкиваться с феноменом, когда автор за всю жизнь пишет одно гениальное небольшое произведение, одно до мурашек стихотворение, небольшой рассказ, а после и до этого всё, что он ни напишет, – сплошная графомания?

– Не графомания, а просто классом ниже. Такие примеры многочисленны. Попробуйте почитать у Льюиса Кэрролла всё, кроме «Алисы в Стране чудес». У Александра Кочеткова, например, было одно великое стихотворение «Баллада о прокуренном вагоне» («…С любимыми не расставайтесь!»), а остальные стихи просто хорошие, но не такого уровня. Я не буду сейчас называть имена, просто чтобы не обидеть фанатов, но я знаю очень много поэтов, у которых два-три хороших стихотворения – и всё. Но это немало. Это, помните, как у Георгия Полонского в «Доживём до понедельника» (режиссер Станислав Ростоцкий): «От большинства людей остаётся тире между двумя датами». Это нормальная вещь.

Понимаете, так сходятся звёзды, что человек оказывается в нужном месте в нужное время и переживает нужную эмоцию. Вот как Симонов. Он написал несколько гениальных стихотворений во время войны, потому что попал в очень интересную ситуацию – в ситуацию, когда сначала он, до войны, влюблён, а ему отказывают, с ним холодны, а после войны, после всего, что он пережил, уже сам начинает диктовать условия. Это ситуация многих мальчиков и девочек. И это трагедия Валентины Серовой. Кстати, братцы, я тут по своим профессиональным нуждам пересматривал фильм «Жди меня» 1943 года. Какая же потрясающая она актриса! Понимаете, у неё играет всё. Все остальные – они статуарные, они выполняют режиссёрское задание. А она живёт, у неё глаза играют, руки, она каждым жестом абсолютно органична.