А как они удивились, когда он заехал к ним на черном «Линкольне». Он до сих пор улыбался, вспоминая, какие у них были лица.

Много он им не успел рассказать. Они никак не могли взять в толк, что за наследство. Отец раз пять переспрашивал, «какое наследство, если мы еще живы», но то, что Джон теперь богат, до них дошло. Насколько богат, он пока умолчал, потому что заехал ненадолго, а что такое триллион долларов, они вряд ли могли себе представить. Да он и сам не представлял.

На обратном пути из Бриджуотера они остановились на Пятой авеню перед самыми дорогими магазинами. Эдуардо, который все время сопровождал его, как экскурсовод по стране Богатство, вручил ему золотую кредитную карточку с тиснением его фамилии:

– Обслуживается с одного из ваших счетов.

И они вошли в храм портновского искусства.

Их окружила тишина и запахи ткани, тонкой кожи и благородных ароматов. Витрины, упаковочные столы и вешалки для одежды казались ровесниками заселения Америки. Джон бы не удивился, если бы ему сказали, что темное дерево, из которого состояла вся обстановка, – обшивка самого «Мэйфлауэра». Седой, слегка прихрамывающий человек вышел к ним навстречу, словно хранитель чаши Грааля, быстрым, профессиональным взглядом окинул с головы до ног Эдуардо, одетого безупречно, но несколько слишком модно, и сразу переключил внимание на Джона, который все еще был в джинсах, застегнутой рубашке и растянутом пиджаке. Ему без вопросов стало ясно, что заниматься ему придется Джоном. Он спросил, в какую сумму они хотят уложиться, одевая молодого человека.

– Какая потребуется, – ответил Эдуардо.

И началось. Джон примерял, Эдуардо принимал решения, предлагал, комментировал, отдавал распоряжения продавцам.

Идея вырядиться в настоящие костюмы, рубашки, галстуки и прочее поначалу вызвала у Джона протест. Эта одежда неудобная, она легко пачкается, он будет чувствовать себя в ней как на маскараде.

– Вы можете позволить себе лучшее из лучшего, – сказал Эдуардо, – а это вещи уж точно удобные, иначе бы их не носили богатые люди.

– Разумеется, вы можете позволить себе носить все, что угодно, – обстоятельно излагал его отец, Грегорио. – Но хотя бы для известных случаев совсем не помешает иметь соответствующий гардероб.

– Вы богатый человек, – уютно подмигнув, поддержал своего брата Альберто. – Наверняка вам захочется и чувствовать себя как богатый человек.

Дедушка Кристофоро улыбнулся и сказал:

– Погодите, сами увидите.

И действительно, когда Джон встал перед зеркалом в первом костюме, он был поражен. Боже мой, какой контраст! Когда он входил в магазин, он был как кучка хлама, как заблудившийся бродяга, как врожденный неудачник, и внутренний голос приказывал ему немедленно бежать отсюда прочь, потому что в такой обстановке ему нечего делать, все это великолепие и богатство не имели к нему отношения. И вот в классическом темно-синем двубортном костюме, белоснежной рубашке и галстуке в сдержанную полоску, в блестящих черных туфлях – таких тяжелых и твердых, что каждый шаг отпечатывался с мощным звуком, – он видел, что не только уместен в этом окружении, но даже сам излучает некое сияние, хорошо заметное в зеркале. Он мгновенно превратился в победителя, в бесспорно важную персону. Джон взглянул на жалкую кучку своих старых лохмотьев и понял, что уже никогда больше не наденет их на себя. В этом было что-то магическое – носить такие костюмы. Он чувствовал себя полубогом, и это чувство опьяняло его. Оно грозило наркотической зависимостью.

Они покупали и покупали, и в конце счет вырос до двадцати шести тысяч долларов.

– Боже мой, мистер Вакки, – прошептал Джон, обращаясь к Эдуардо и чувствуя, как бледнеет.