По тому, как она назвала его вначале, я понял, что мое хобби давать людям прозвища не является исключительным. Обогнув беседку, мы очутились перед бетонным крыльцом у распахнутой настежь двери кухни. Константин Андреевич остановился, пропуская нас:

– Проходите, не стесняйтесь. Сейчас я чайку поставлю.

Валерия легко поднялась в хорошо знакомый ей дом. Я поблагодарил за приглашение, взошел на крыльцо, оставив хозяина позади себя, и… застыл на пороге, сраженный внезапной болью: в мою макушку вонзилось что‑то острое, тело будто парализовало, к горлу подступила тошнота, и сознание помутилось.

– Тише, тише… Присядьте, я же так не достану… Пальцы уберите, – Валерия склонилась над моей головой.

Еще не в силах осознать, что произошло, я присел на пороге, сцепив на затылке руки и стиснув зубы.

– Шок, – констатировал Хобот. – На вот, попей, – сунул мне стакан ледяной колодезной воды.

– Нашла… в самое темечко, надо же, – Валерия ногтями вытащила пчелиное жало.

– У‑у, ч‑черт, – промямлил я, – чуть сознания не лишился.

– В нерв попала, – предположила Валерия, заботливо поддерживая меня под руку.

Хобот забрал опустошенный стакан.

– Не обязательно, – сказал невозмутимо. – Есть люди, которые не переносят пчелиных укусов. Яд вызывает в организме аллергическую реакцию.

Я сел на лавку у стола и осмотрелся. На газовой плите стоял таз с остывающим яблочным вареньем, распространявшим по кухне неповторимый аромат. Несколько пчел бесшумно кружили над ним. Хобот наполнил видавший виды закопченный чайник, включил конфорку. С ума сойти; я в деревне! Скажи мне кто об этом еще сегодня утром – ни за что бы не поверил. Ни до, ни после колхоза «Приморский» бывать в сельской местности, а тем более испытывать целебные пчелиные укусы мне не приходилось.

– Как дела, Валерочка? – Хобот расставил старомодные фарфоровые чашки. – У тебя сегодня концерт?

– Хобот Константиныч, – не сочла она нужным распространяться о делах, – Женя побудет у тебя, лады?.. Надо, понимаешь?

– Вопросов не имею, – развел он руками.

– Спасибо. Там Толик крестовину раздобыл. И насчет поддона договорился.

– Течет?

– Капает.

Нетрудно было догадаться, что «волга» принадлежала Хоботу. Тем загадочнее были для меня отношения между ними, но, в конце концов, меня они не касались. Чай оказался с добавлением трав. На столе появилась сдоба, розетки наполнились вареньем и медом. Насыщенный озоном ветерок довершал благостность моего состояния. О проклятом чемодане не хотелось думать, было единственное желание – утопить его в речке, а потом, глядя на расходящиеся по воде круги, спеть песенку своего детства. «Ничего не вижу. Ничего не знаю. Ничего не слышу. Ничего никому не скажу…» И пойди докажи мою причастность к проискам международного сионизма!

– Мне пора, – поднялась Валерия. – Спасибо за все, – чмокнула Хобота в щеку. – Часиков в десять вернусь, посидим, поокаем.

– Сыграешь? – А то!

Они разговаривали как люди, знавшие друг друга всю жизнь. Впрочем, ее манера всех располагала именно к такому типу общения.

– Женя не спал сегодня, – сказала она напоследок, – уложи его.

Она не подумала о двусмысленности этой фразы, но каждый понимает слова в меру своей испорченности.