Дорогу до дворца он не помнил. Она слилась для него в череду боли и поцелуев, нежных движений рук, боящихся причинить боль и все равно причиняющих ее…

Очнулся он только в ароматной полутьме огромного помещения, лежа обнаженным на чем-то бесконечно мягком. Все тело саднило и жгло, словно с него живого содрали кожу, но все это было ерундой, не стоящей внимания: над ним, касаясь кожи на груди локонами распущенных волос, склонялась хрупкая женская фигура, облаченная во что-то невесомое, будто сотканное из утреннего тумана или облаков на вершине Андак-Огу. С золотым сиянием вокруг головы, бесстыдно раздетая падающим со спины светом, она была прекрасна, как древние статуи, изображающие Совершенство.

— Что вы делаете, Ваше Величество? — прошептал Рой, пораженный красотой женщины, ради которой только что рисковал жизнью. В который уже раз… — Позвольте мне уйти…

— Молчи! — Тонкий ледяной пальчик прижался к его губам. — Тут нет никаких величеств, дурачок. Тут только ты и твоя Эна, мой храбрый рыцарь, мой господин, мой Рой…

Пропасть между мужчиной и женщиной сомкнулась. Сомкнулась, чтобы не разверзнуться больнее никогда Мужчина и женщина слились в одно существо, которым и были созданы когда-то, разъединенные затем, чтобы всю жизнь искать свою половинку по белу свету, ошибаясь и разочаровываясь.

И все-таки находить иногда…

* * *

— Я собрал вас здесь, господа, — первый министр двора по обыкновению своему был строг и чопорен, — чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

Он сделал паузу, позволив другим членам Малого Государственного Совета, в который входил только самый узкий круг сановников, обменяться взглядами, а то и пошептаться между собой.

— Наша девушка, — он не счел нужным уточнять: собравшимся и так все было понятно без слов, — проявила непростительную слабость.

На этот раз шум в кабинете министра продолжался дольше. Но на то и были собравшиеся здесь самыми из самых, чтобы понимать все без лишних эмоций.

— Как же нам теперь ее называть? — поинтересовался самый молодой из Советников — семидесятитрехлетний государственный прокурор, склонный иногда к проявлениям юмора.

Шутку, высказанную с самым постным выражением лица, не поддержали.

— Вопрос в другом, — произнес министр внешних сношений. — Как нам называть теперь ее слабость?

Совет замолчал. Только шуршали время от времени листки бумаги, которые перебрасывали друг другу по столу советники, поскрипывали кресла, да похрустывали старческие, изъеденные ревматизмом и артритом суставы.

В старинном, полном темного дерева, тусклых гобеленов, потрескавшихся от времени кожи переплетов и мебельной обивки, благородной бронзы и легкомысленного фарфора кабинете собрался мозг Империи. Старый, порой пробуксовывающий, медлительный, но никогда не выдающий неверных решений механизм, наподобие древнего арифмометра или даже конторских счетов, сплошь и рядом дающий многоочковую фору новомодным вычислительным машинам. Те же, за небольшим исключением, люди принимали решения и четверть века назад, когда держава не съежилась еще до размеров заштатного Сардубоду.

Закавыка заключалась в том, что для такого огромного и сложного организма, каким являлась довоенная Империя, мало было решений, принятых главным нервным центром. Команды, бегущие по протяженным «нервам» пораженного вирусом своеволия и корыстолюбия государства, доходили до цели порой искаженными, а порой и просто вывернутыми наизнанку. То, что столетиями действовало безотказно, давало сбой за сбоем и в конце концов привело к катастрофе.