— Ну, что же у тебя тут еще есть интересненького? — ворковала Дона, подкручивая верньеры на пульте. — Ого! Сколько военного металлолома пропадает без толку в устье Змеи. То-то обрадуются хозяйственники…

Со своего места Рой не мог видеть того, что воспроизводилось на экране ментоскопа, только голубые и зеленые отсветы, играющие на лице сестры. Нет, не сестры: та маленькая Дона, которую он любил, умерла даже не в пронизанном чужим излучением Городе Познания, превратившись в машину, подвластную только Идее, вбитой ей в голову извне, и чуждую чувствам и сомнениям.

Она умерла уже тогда, когда впервые попробовала наркотики. Сначала — подаренную на улице добрым дяденькой безобидную конфетку, от которой серый привычный город вдруг расцветился яркими необычными красками, а на душе стало легко и весело. Потом — «энергетический напиток» в яркой баночке, стоивший ровно столько, сколько мама давала с собой на завтрак. И продавался он прямо рядом с гимназией, в пестром киоске, где покупал сигареты и пиво школьный охранник, добрый дядя Колу. Осушив баночку, хотелось прыгать и скакать до самого вечера, танцевать до упаду… Там, на танцах, веселый славный паренек угостил пилюлькой, от которой прилив сил был еще больше, и не хотелось, чтобы он уходил… Но за новые «веселые таблетки» уже нужно было платить. Сначала — собой, а потом, когда паренек пресытился, — деньгами. И школьных завтраков уже не хватало. Но парень был общителен и как-то привел с собой друга, который, уйдя поутру, оставил на тумбочке несколько мятых купюр, тут же превратившихся в вожделенные пилюли. Нет, тогда пилюль уже не хватало — их заменил маленький шприц, который можно было купить в любой аптеке за смешные деньги. Ведь эти острые яркие штучки, сами похожие на забавные игрушки, так нужны больным людям — грешно просить за них дорого. Разве виноват аптекарь, что больные эти — сплошь молодые люди с бледными испитыми лицами и дрожащими руками? Но тогда Доне, вернее, молодой женщине, как две капли воды похожей на Дону, было уже все равно, ведь Дона умерла…

Рой думал об этом, и душа у него рвалась на части: подумать только — он мог всему этому помешать, не дать погибнуть своей сестренке, не дать ей стать равнодушной куколкой, из которой неожиданно вылупилась не прекрасная бабочка, а страшный монстр. Ему всего-то надо было пожертвовать какими-то своими делами, тогда казавшимися важными и необходимыми, а сейчас — даже не помнившимися в подробностях, отказаться от веселых посиделок с друзьями и романов с легкодоступными девицами, не стараться заработать все деньги на свете, задерживаясь допоздна на работе… Если бы тогда его забота о младшей сестренке простиралась дальше ее поисков по душным подвалам и дешевым мотелям, приведения в более-менее приличное состояние и доставки домой, под крылышко заботливой маме и вечно пьяному отцу… Это он виноват, он и никто другой. Не улица, школа и государство — их доля в смерти маленькой Доны и рождении монстра по имени Дона неоспорима, но не так велика. Не мать, для которой счастье заключалось в том, чтобы доченька была сыта, одета, не гуляла допоздна и не грубила. И даже не отец, махнувший на все рукой и топящий остаток жизни в спиртном. Виноват был он, старший брат, способный защитить сестру, вытащить ее из болота, засасывающего все глубже и глубже, но не защитивший и не вытащивший… Он виноват и должен ответить за свою вину.

Стать очередной жертвой монстра по имени Дона..

— Оп-па! — вдруг откинулась на спинку кресла Дона. — Да ты гений, братик! Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

Дона вскочила и, подбежав к обездвиженному Рою, в порыве чувств поцеловала его в губы. Он увидел склонившееся к нему сияющее лицо, знакомое до последней черточки, ощутил родной запах — так сестричка, бывало, чмокала его в щеку или лоб…

«Неужели…»

Но поцелуй чужой опытной женщины был долог и чувственен.