|
Теперь же где-то смеялись, где-то звенели бокалами, разговаривали шепотом и в полный голос, хлопали дверьми, звали слуг, стучали каблуками… Любопытно, знают ли обо мне эти люди? Слуги не могли не насплетничать, это уж как пить дать, но что именно они рассказали? Впрочем, какая разница! Эрвин — не Клаус, он не будет держать меня при себе, да и зачем ему? Скорее уж он запрет меня на маяке, с него станется. Впрочем, это не худшая участь для меня: море видно как на ладони, а если станет невтерпеж, всегда можно броситься на камни с высоты!
С этими мыслями я лежала в полудреме, улавливая еще краем сознания перезвон струн где-то в саду и предназначенную неизвестной прелестнице томную песню… Потом певец, судя по звукам, забрался к своей красавице через окно, и ненадолго воцарилась тишина. Ну а затем негромко, неуверенно, едва лишь пробуя свои силы, в зарослях черемухи засвистел, защелкал первый соловей. Ему начал вторить другой, третий… Так я и уснула под соловьиный хор, вдыхая аромат цветущей черемухи и сирени, и мне не снилось ровным счетом ничего…
5
— Говорю же вам, сударыня, его высочество хорошо, если к завтрему от забот освободится, — говорила утром Анна, расчесывая мне волосы. Я и сама могла причесаться, но ей нравилось это занятие, да и поговорить, видимо, хотелось, так что я не возражала. — И отдохнуть надо, и с самыми спешными делами разобраться… Он управляющим-то не шибко доверяет. Вернее, доверяет, но проверяет, а на это тоже время нужно! Она оказалась права — ну так, наверно, нрав хозяина изучила от и до, раз знала его с рождения! Принц прислал за мною только на следующий день после обеда, когда я уже вконец извелась и не знала, куда деваться. Хоть порисовать бы, так он ведь забрал альбомы! Только и оставалось, что набрасывать что-то на грифельной доске и тут же стирать, и рисовать заново… Это, кстати, навело меня на мысль, и, как вскоре выяснилось, не меня одну… — Входи, — сказал мне Эрвин и снова запер дверь. — Как спалось нынче? Я улыбнулась и указала на окно, развела руками и глубоко вдохнула, прикрыв глаза. — А, — совершенно верно понял меня принц, — черемухой пахнет и сиренью, верно? Кивнув, я изобразила ладонями трепещущие крылья, потом коснулась горла, приподняв голову. — Да, соловьи, негодяи, теперь до самого июля спать не дадут, — невольно усмехнулся Эрвин. — А некоторые, особенно упорные, не успокаиваются и в августе… Присядь-ка. Он прошелся взад-вперед, бездумно дотрагиваясь то до большого глобуса, то до письменного прибора на столе, потом вновь повернулся ко мне. — Надеюсь, я не сильно напугал тебя позавчера, — сказал он негромко. — Иногда я делаюсь… чрезмерно раздражительным, и тому виной не мой собеседник, не окружающие. Извиняться не стану: согласись, у меня есть повод подозревать тебя. Просто не пугайся так сильно, я пока еще не сделал тебе ничего дурного… Не отворачивайся! Эрвин наклонился ко мне и взял за подбородок. — Клаус был прав, у тебя говорящие глаза, — произнес он. — А еще говорят, что глаза — зеркало души, что они не могут лгать. Вот и смотри на меня, а не в сторону, поняла? Я кивнула, а потом показала ему принесенный с собою грифель и вопросительно взглянула в сторону стола. — Ты тоже подумала об этом? — Эрвин выпрямился и посмотрел на меня сверху вниз. — Пожалуй, так может что-то выйти! Он протянул мне грифельную доску и сел на этот раз не напротив, а рядом. От такой близости мне сделалось не по себе: пусть Клаус, бывало, обнимал меня, перебирал мои волосы и целовал в губы, но то был Клаус, а не его младший брат! И пусть Эрвин всего лишь сидел бок о бок со мною, не прикасаясь даже, это было неприятно. |
