Лежу я, как дурак, пялюсь на него, все козы-мысли в голове разбежались. Вроде бы пастух явился, кнутом щелкнул. Хочу спросить что-нибудь мудрое (давно Старика таким разговорчивым не помню, самое время...) - а на ум, как назло, ничего не приходит. Про ерунду ведь спрашивать, лишь бы спросить - стыдно. В голове пусто стало и еще: спокойно.

    -  Спасибо, Старик, - само вырвалось. А он улыбается в ответ. Словно я спросил, а он ответил.

    Дальше не помню. Заснул. Снилась жена: варенье1 варила. Любимое мое, из кизила. Я с сыном шалаш ольховый строил, все ждал, пока пенка в котелке подойдет. Люблю я их: и пенку - сиреневую, рыхлую! - и жену, и сына. Смешно? Да, смешно. Ну и катитесь с вашими кислыми рожами куда подальше! А я пенку есть стану. Сладкую. Перемажусь по уши, еще смешней выйдет.

    При варке варенья вместо сахара использовался старый мед.

    %%%

    После дорога была - чисто тебе вырванные годы. Скучища. Облака в небе: клочьями. Деревья от ветра: растрепы. Даже утесы истмийские, знаменитые - будто вчера их обтесали, и то на скорую руку. Нарочно для нас. На закате всякий раз полнеба кровью заливало. Знамение? Так ведь Итака моя, родимая, - на закате, западней некуда...

    Еще дважды видели, как народ Амнистии справляет. Оказалось, празднества эти: на две недели кувырком! Как раз к последнему дню в Микены прибудем.

    Оставшиеся ночи спал я, как убитый. Сова не пришла; и дочки хозяйские постеснялись. И никто не приходил. Только проснусь перед рассветом - а рядом Старик сидит. Ждет, что я его спрашивать начну. Или не ждет. Просто зарей любуется. Поди пойми! А я у него до самых Микен так ничего и не спросил. Или все-таки спросил? Еще тогда, в первую ночь? На сеновале?!

    СТРОФА-II

    Кромов котел и внучка Возмездия

    Похоже, в златообильных Микенах забыли напрочь, что закон гостеприимства освящен Зевсом-Кротким. Такое бывает, и чаще всего именно от обилия злата. Ворота оказались заперты столь надежно, будто с минуты на минуту ожидался приступ. На требовательный стук никто не отозвался. Хор изголодавшихся свинопасов под чутким руководством хорега-глашатая тоже канул в Лету микенского безразличия. Две львицы с барельефа косились, не пряча издевки: кто вас ждал? Кто вам рад?!

    Выходило, что никто.

    Наконец угловая башенка разродилась заспанным бурчанием:

    -  И кого это кентавры несут в такую рань?! Добрые люди - микенцы. Спросили. А могли ведь и Дротиком...

    -  Открывай, соня! - надсаживаясь, рявкнул снизу рыжий басилей. - Я Одиссей, сын Лаэрта, а со мной - мои люди. Имею срочное поручение к ванактиссе Клитемнестре от ее мужа, богоравного ванакта Агамемнона!

    -  Молоденек ты, крикун, для сына Лаэрта, - с сомнением протянула другая, южная башенка. - И брехать горазд: наш ванакт далече!.. Наш ванакт Трою берет-берет, никак не доберет...

    -  В Авлиде ваш ванакт, тупицы! Отворяйте! Или боитесь, что мы сейчас возьмем ваши Микены приступом?!

    Вместо Трои?!

    Разговаривать с задранной головой, еле сдерживая раздражение, было унизительно. Давила мощь микенских стен, равнодушная, слепая мощь, пред которой чувствуешь себя козявкой.