Скрывая смущение и обиду, чиркнул спичкой, прикурил, и тонкой струйкой дыма, выдыхая, сбил огонек и, отбросив коробок к телефону, задумался, куда бы деть обгоревшую спичку. Посмотрел на пепельницу в ее руке — положил туда, заодно стряхнул пепелинку со своей только что начатой сигареты. И наконец просто уже заставил себя встретиться с ней взглядом, будто все ему нипочем, усмехнулся:

— Ну что ж вас так радует?

— Смешной вы… — Она спокойно, с улыбкой смотрела ему в глаза, ни о чем плохом, наверняка не думая, а его вдруг опять немного покоробило, «смешной», как будто ожидал услышать «красивый», что было бы действительно смешно…

Да, труден был заплыв (в соляной кислоте, из анекдота).

Дальнейший разговор то замирал и ни с места, то скок-поскок с пустого на порожнее.

И, между прочим, глядя на рояль, она спросила:

— А кто у вас играет на этой штуке?

— На рояле? — уточнил он снисходительно.

— Да-да, — закивала притворно серьезно, — я забыла название. На рояле. Так кто ж у вас играет?

Он пожал плечами:

— Да я в основном.

— Ясно. Так я и думала. Вы учитесь. Наверное, в консерватории. И никакой вы не волшебник.

— А волшебная сила искусства? — спросил он насмешливо, удивляясь легкости, с какой она предположила именно этот, мягко говоря, не самый захудалый вуз и случайно оказалась рядом с истиной.

— Сказки, фокусы, иллюзион, — отвечала она заносчиво, — но только не волшебство.

Он хмыкнул, поняв, что она его просто дразнит, и решил с ней потягаться, кто кого.

— Видите ли, уважаемая, — проговорил он, изобразив вдруг из себя мэтра-перестарка. — Существует и то, и другое. Но фокусник играет руками или ногами, а волшебник — сердцем и головой.

— Лбом, что ли? — рассмеялась.

— Нет, — серьезно сказал он. — Затылком. Разве непонятно?

— Понятно. Значит, я угадала, вы не волшебник.

— Я не волшебник, я только учусь.

— В консерватории.

— Да нет, как ни странно, вы почти угадали. Я там учился, но оттуда меня, к сожалению, выперли.

— Не может быть. За что?

— За аморалку.

— Ну нет, — улыбнулась. — Это не вы. Я вас уже немножко знаю.

И опять он вспыхнул, покраснел, на этот раз польщенный и пристыженный. Пришлось признаваться: сам ушел, действительно, по доброй воле. А почему — долго рассказывать. Если коротко — не потянул на гения, и сразу все надоело.

— Давайте замнем для ясности? — попросил он смущенно.

— Как хотите… — Взгляд ее выражал удивление и недоумение. — Никогда бы не подумала, что в консерватории может надоесть.

— Я тоже не думал.

— Ну, что ж, — рассудила со знанием дела, — чего только не бывает.

— Да, — согласился, — всякое бывает. Редко, но бывает.

И опять помолчали, рассеянно слушая музыку.

О чем еще говорить? Вот ужас!

Хотелось как-то вывести ее на что-нибудь значительное, для ума и для сердца, а все получалась какая-то чепуха.

— А родители? Как они реагировали?

Он успел уже забыть, о чем речь, и не сразу вспомнил:

— Да по-разному.