— И что Марина? — нетерпеливо перебил ее излияния Чешенко.

— Маринка-то? Да что! Въехала она — я к ней, запросто, по-соседски. Может, помочь что нужно. Ну и вообще, рядом ведь жить. А она, — Зинаида Павловна сморщила нос и задрала к потолку: — «Нет, извините, ничего не надо, простите, я сейчас занята». Ну, я к ней больше и не ходила. Чего ходить-то, если не зовут?

— А она к вам?

— Да за все годы раза два всего, то ли спички попросить, то ли соль — не помню.

— А с другими соседями Марина общалась? В тридцать седьмой вроде нет никого сейчас? — наконец вступил в разговор молчавший до сих пор Сева. Иван заметил, что Чешенко поморщился.

— Точно, точно, нет. Там никто не живет. Хозяева-то за границей, сдают квартиру, жильцы все время меняются. Только последние месяца два никто не жил.

Иван слушал и автоматически рисовал в блокноте рожицы. Записывать пока было нечего.

— Зинаида Павловна, а Марина ничего о себе не рассказывала? Где работает, например? Или, может, вы от кого-то еще знаете?

— Работает? Да, работает она… Лет пять вообще дома сидела. Я, говорит, на дому работаю, по договору. «По договору», как же! Кобели к ней со всего города каждый день приезжали. Возились так, что у меня картина со стены чуть не падала. Вот по какому договору! А потом и правда куда-то пристроилась, видать. Уходила каждый день утром, приходила вечером. Но вот куда — не знаю, — соседка пожевала губами. — Не спросишь ведь. Дурно, конечно, так о покойнице, но нехорошая она была женщина.

— Почему?

— Ну, такая вся… Идет, нос задрав, прошипит сквозь зубы «дрась» — как плюнет, уж молчала бы лучше совсем. А то кот бродячий повадился на половике ее спать, под дверью. Так она его ногой, ногой да губы кривит…

— Извините, Зинаида Павловна, мы у Марины в шкафу свадебное платье нашли. Похоже, она замуж собиралась?

— Маринка — замуж?! Вот никогда бы не подумала, — соседка даже привстала со стула. — Она… Ну как вам сказать? Вот дочка моя, красивая, не хуже Маринки, замуж в восемнадцать выскочила. Живут с мужем в Туле, внучаток у меня двое, — голос женщины потеплел, — привозят ко мне погостить… А эта… Пустоцвет. Зачем ей семья? Ну разве что богатый он очень?

— Он? Вы его видели? — насторожился Чешенко.

— Ну, с полгода где-то ходит один. Другие-то как-то вдруг пропали, перестали ходить. А этот… Новый русский такой. Может, он и есть?

— А описать можете?

— Ну… Обычный. Возраст — ну как вот он, — она показала на Ивана. — И фигура тоже. Только тот пониже немного.

Иван стал делать в блокноте пометки: «30–35 лет, среднего роста, худощавый, темные волосы, черное длинное пальто».

— А, еще как-то видела, они из машины вылезали вдвоем, черная такая, красивая.

— Марку не помните?

— Да что вы, я в них ничего не понимаю. Но вроде не наша.

Зинаиде Павловне задали еще несколько вопросов и отпустили. Иван снова подошел к окну и стал смотреть на голые мокрые деревья в парке. Зеленовато-серые ветки тополей казались жадными костлявыми руками, которые в бессильной злобе тянулись к хмурому небу. Мысли, которые крутились в голове, были под стать небу: такие же хмурые.