Савик денег не дал.

Как тот базарный ишачок, потершись спиной о ствол платана, ты поплелся к Мастырке просить отсрочки.

Открыла жена: дебелая замурзанная баба, непонятно как уживавшаяся с артистичным, без конца сыплющим прибаутками Мастыркой.

– А ты не знаешь? Замели мово Вальку, замели туфтаря мово! Кто-то навел на него. Теперь – мотать ему и мотать!

Выпали четыре картонки. Они были испещрены коричневыми рельефными значками. Вместе с картонками выпали три фотографии. Две фотки криво-косо показали вагон балакиревской электрички. А третья…

Эта фотка тоже не была отцентрована. Однако на ней кроме соседа с закутанным горлом и тебя самого ясно обозначилась фигурка девушки. Она стояла вполоборота и для поздней московской весны была одета слишком легко: в полупрозрачную накидку и короткое платьице. Лицо у девушки было смутным, стертым. Что бросалось в глаза, так это узкий подбородок и смеющиеся щеки. А вот волосы синевато-белые были видны хорошо: чистые и здоровые, они остро торчали в стороны.

На обороте фотки был косо нацарапан московский адрес.

Следующим же утром ты по этому неблизкому адресу и поехал.

Вход на стадион охранялся. Ты показал конверт, и тебя без проволочек пустили внутрь. В первой же комнате внутри яруса ты увидел девушку с фотки. Стало быть, ничего сверхъестественного не было. Просто в вагоне девушка пряталась у тебя за спиной, и ты ее не заметил. Волосы у стадионной девушки не торчали в стороны, были пущены вниз слоистым «каскадом».

– Чего пришли? – недовольно буркнула белокурая.

– Конверт… Мне слабовидящий дал в электричке.

– Я сама слабовидящая, – чуть подобрела девушка. – Ну, если дал, тогда вам туда, – кивнула она на дверь слева.

За дверью трое лысостриженых бандюков лениво вовтузили четвертого. Один поднял голову, жмурясь, всмотрелся, подошел, пальцем поманил остальных:

– А давай мы у господина-товарища зрение проверим!..

– Бедные – те вообще нифига не видят. Но им сильно повезло. Это как раз про них сказано: «Слепой Бога духом чует». Им и остается – духом чуять! Ну а тем, кто побогаче, кто теперь хоть вполглаза видит, тем легче. Только и тут – непруха. Мы чего, блин, узрели, когда прозрели? Грязь и бардак, беспредел и подставы. Тут многим назад в слепоту захотелось. Ну, чтобы им опять того, что есть, не видеть. Или, наоборот, – невидимое узреть. А ты думал, мы все тут лохи, ты думал, мы тля слепая?

– Да я ведь…

– Глохни! Сам я тоже ни черта раньше не видел. Баб и тех представлял на ощупь… Теперь чуток вижу. Груди у баб – зашибись! И поэтому мне назад в слепоту неохота. А некоторым нашим – жуть как хочется! И такие, кто не хочет всего этого бардака видеть, не только между слепыми попадаются. Многие зрячие не хотят дерьма вашего видеть! Надоел им – слышь ты? – белый свет. Короче. Умные придумали: опять, как в девяностые, у поляков и китайцев технический спирт покупать, как водочку его разливать, чилийского порошку добавлять, где надо толкать. Людишки слепнут, дерьма, что вокруг, не видят. Им и легче.

– А я-то здесь с какого боку?

– Нам свежие людишки нужны. Ты и сгодишься. Стишки на этикетку, такие, знаешь, броские, в народном духе, сочинишь. Что-нибудь про бодрянку спозаранку…

– Ничего себе картинка. Не боишься рассказывать?

– Так ты отсюда только ослепнув выйдешь.