Что-то вело, что-то толкало тебя к этой троице! Все сильней опьяняясь горечью собственной жизни, ты подступил к ним вплотную. Трое слепых, словно чего-то испугавшись, разом, как по команде, бросили петь: сперва басист, потом аккордеонист, за ними – перкашист с треснувшим пополам барабаном…

Катюха вышла из «Слепдома» быстро, через полчаса. Про заводного повара она, видно, и думать забыла. Теперь Катюха переоделась в фисташковое платье, но при этом ступала так, будто на ней ничего нет.

Ты пошел следом. Вдруг Катюха приостановилась, не оборачиваясь сказала:

– Длинный, нескладный… В школу ходишь… Подскакивай через годик-другой. Любовь у нас будет!

Голос Катюхин был сладко-надорванный и хрипло-нежный. Таким голосом можно было наслаждаться и вдвоем, и в одиночку!

Ты отстал. И тут сбоку, из дверей ухоженного парадного выскочил и стал орать что есть мочи полудурок Копытков. Он тоже часто – иногда неделями – ходил за Катькой, но всегда молчал. Только руками показывал, какая, мол, она удобная для соитий, а также для легких побоев после них. Но в тот раз Копытков разорался не на шутку.

– Как в саду! Как Ева в саду, твою мать, выступаешь! А сама – воровка и блядь! Стой, Катька, стой!

Но слепая лишь тряхнула головой и звонче зацокала по камням каблуками. Она выровняла спину, чуть крутанула бедрами, и жизнь твоя внезапно разломилась пополам, как спелый плод. Жизнь потекла вниз и вниз, через плотные складки одежды, к черным ложбинкам земли, к сладко клокочущим от весенней грязцы канавам!

Жизнь текла медленно и неотвратимо, чтобы через час быть грубо скомканной и выкинутой на мусорку, как тот чулок в «стрелках», который Катюха почему-то не прихватила плотно резинкой и теперь стала снимать его прямо здесь, меж толстых платанов и рвущих тело кустов кизила, беспечно наклонясь, не обращая внимания на полудурка Копыткова, подобравшегося к ней близко, слишком близко, и, конечно, ничего не зная про камень, который ты на этого полудурка уже нацелил…

Раз-два-три! Камень-рука-бросок! Вытирающий кровь со щеки и при этом блаженно лыбящийся Копытков. Наотмашь дающая сумкой по морде выскочившему из Мастыркиной конуры щуплому мильтону Катька…

Катька-Катюха. Туфтарь-муфтарь. Копытков-Допытков…

Проза слепа. Вера слепа. Слепы наши пальцы и сомнения нашей души.

И душетела наши – они тоже слепы! Вот они летят на уровне третьего этажа и ударяются о жесть и бетон, и хотят уйти выше, но не могут. Потому что держит их припадочно и цепко наша жизнь, да еще наше – шлепающее по клавишам и марающее бумагу всякой чепухой – поспешное письмо!

Письма ниспровергателям слепых вождей.

Письма ниспровергателям ниспровергателей.

Письма в магазины просроченных прав.

Письма в конторы по отмыванию свобод.

Слепые, слепые письма!

Слепым, слепым, слепым.

Шлепок, стежок, штришок.

…штым… штым…

…ок…

Слепая девушка со своей вдруг проклюнувшейся любовью тебя и спасла.

Она опять стала проступать на фотке. Ты не выдержал, еще раз поймал белокурую в коридоре, спросил про тайное и про явное. Она – не ответила.

Тогда ты рассказал ей про внутреннее зрение. Белокурая рассмеялась:

– Слепой курице – все пшеница…

Но вдруг, обхватив твою шею руками, зашептала:

– Я за тобой неделю наблюдаю! Я помогу тебе, помогу – только не бросай тут меня.