|
- Бывал там и я. И хотя в Бахчисарай не заглядывал, но заглянуть надеюсь, ежели некоторые благоприятные подтвердятся известия. - О каких известиях, сударь, говорить изволишь? - Ходят слухи, что, если король наш милостивый войну с турчином начнет, князь-воевода в Крым с огнем и мечом пожалует, и слухам этим рады по всей Украйне и на Низовье, ибо если не под его началом погуляем мы в Бахчисарае, тогда под чьим же еще? - Погуляем, истинный бог! - откликнулись Курцевичи. Поручику польстило уважение, с каким атаман отзывался о князе, поэтому он улыбнулся и сказал уже более мягким тоном: - Твоей милости, как я погляжу, мало прославивших тебя походов с низовыми. - Маленькая война - маленькая слава, великая война - великая слава. Конашевич Сагайдачный не на чайках, но под Хотином ее добывал. В эту минуту отворилась дверь, и в комнату, ведомый под руку Еленой, тихо вошел Василь, самый старший из Курцевичей. Это был человек в зрелом возрасте, бледный, исхудалый, с напоминающим византийские лики отрешенным и печальным лицом. Длинные волосы, рано поседевшие от горестей и страданий, падали ему на плечи, вместо глаз видны были две красные ямы; в руке он держал медный крест, которым стал осенять комнату и всех присутствующих. - Во имя бога и отца, во имя спаса и святой-пречистой! - заговорил слепой. - Если вы апостолы и благую весть несете, добро пожаловать под христианский кров. Аминь. - Извините, судари, - буркнула княгиня. - Он не в своем уме. Василь же, осеняя всех крестом, продолжал: - Яко стоит в “Трапезах апостольских”: “Пролившие кровь за веру - спасены будут; погибшие ради благ земных, корысти ради или добычи - прокляты будут...” Помолимтесь же! Горе вам, братья! Горе и мне, ибо за-ради добычи творили мы войну! Господи, помилуй нас, грешных! Господи, помилуй... А вы, мужи, издалека притекшие, какую весть несете? Апостолы ли вы? Он умолк и, казалось, ждал ответа, поэтому наместник немного погодя отозвался: - Недостойны мы столь высокого чина. Мы всего лишь солдаты, за веру умереть готовые. - Тогда спасены будете! - сказал слепой. - Но не настал для нас еще день избавления... Горе вам, братья! Горе мне! Последние слова сказал он, почти стеная, и такое безмерное отчаяние написано было на его лице, что гости не знали, как себя повести. Тем временем Елена усадила слепого на стул, а сама, выскользнув в сени, тут же возвратилась с лютней. Тихие звуки пронеслись по комнате, и, вторя им, княжна запела духовную песню: Ночью и днем я взываю в надёже! Снижди к слезам и моленьям усердным, Грешному стань мне отцом милосердным, Смилуйся, боже! Слепец откинул голову назад, вслушиваясь в слова, действовавшие на него, казалось, как целительный бальзам, ибо с измученного его лица постепенно исчезало выражение боли и страха; потом голова несчастного упала на грудь, и он остался сидеть, словно бы в полусне или полуоцепенении. - Если песню допеть, он и вовсе успокоится, - тихо сказала княгиня. - Видите ли, судари, безумие его состоит в том, что он ждет апостолов; и, кто бы к нам ни приехал, он тотчас же выходит спрашивать, не апостолы ли. |
