|
- Выбирайте! - повторил пан Скшетуский. - Aut pacem, aut bellum! <Или мир, или войну! (лат.).> - Счастье же, - несколько мягче сказала Курцевичиха, - что Богун с соколами уехал, не имея желания на ваших милостей глядеть; он уже вечор что-то заподозрил. Иначе без кровопролития не обошлось бы. - Так ведь и я, сударыня, саблю не для того ношу, чтобы пояс оттягивала. - Да разве гоже такому кавалеру, войдя по-доброму в дом, так на людей набрасываться и девку, словно из неволи турецкой, силой отбирать. - А отчего же нет, если она в неволе холопу должна быть продана? - Такого, сударь, ты про Богуна не говори, ибо он хоть родства и не знает, но воин прирожденный и рыцарь знаменитый, а нам с малолетства известен и как родной в доме. Ему девку не отдать или ножом ударить - одна боль. - А мне, любезная сударыня, ехать пора, поэтому прощения прошу, но еще раз повторяю: выбирайте! Княгиня обратилась к сыновьям: - А что, сынки, скажете вы на столь покорнейшую просьбу любезного кавалера? Булыги поглядывали друг на дружку, подталкивали один другого локтями и молчали. Наконец Симеон буркнул: - Велишь бить, мати, так будем, велишь отдать девку, так отдадим. - Бить - худо и отдать - худо. Потом, обратившись к Скшетускому, сказала: - Ты, сударь, так нас прижал, что хоть лопни. Богун - человек бешеный и пойдет на все. Кто нас от его мести оборонит? Сам погибнет от князя, но сперва нас погубит. Как же мне быть? - Ваше дело. Княгиня какое-то время молчала. - Слушай же, сударь-кавалер. Все это должно в тайне остаться. Богуна мы в Переяслав отправим, сами с Еленой в Лубны поедем, а ты, сударь, упросишь князя, чтобы он нам охрану в Разлоги прислал. У Богуна поблизости полтораста казаков, часть из них у нас на постое. Сейчас ты Елену взять не можешь, потому что он ее отобьет. Иначе оно быть не может. Поезжай же, никому не говоря ни слова, и жди нас. - А вы обманете. - Да кабы мы могли! Сам видишь, не можем. Дай слово, что секрет до времени сохранишь! - Даю. А вы девку даете? - Мы ж не можем не дать, хотя нам Богуна и жаль... - Тьфу ты! Милостивые государи, - внезапно сказал наместник, обращаясь к князьям, - четверо вас, аки дубы могучих, а одного казака испугались и коварством его провести хотите. Хоть я вас и благодарить должен, однако скажу: не годится достойной шляхте так жить! - Ты, ваша милость, в это не мешайся, - крикнула княгиня. - Не твое это дело. Как нам быть-то прикажешь? Сколько у тебя, сударь, жолнеров против полутораста его казаков? Защитишь ли нас? Защитишь ли хоть Елену, которую он силой умыкнуть готов? Не твоей милости это дело. Поезжай себе в Лубны, а что мы станем делать - это знать нам, лишь бы мы тебе Елену доставили. - Поступайте, как хотите. Одно только скажу: если тут княжне какая кривда будет - горе вам! - Не говори же с нами так, не выводи ты нас из себя. - А не вы ли над нею насилие учинить хотели, да и теперь, продавая ее за Разлоги, вам и в голову не пришло спросить - будет ли ей по сердцу моя персона? - Вот и спросим при тебе, - сказала княгиня, сдерживая закипавший снова гнев, ибо отлично улавливала презрение в словах наместника. |
