— Вы ответите за все по всем строгостям военного закона! — пригрозил начальник канцелярии.

— Ух, как много в вас злости, полковник, и мало ума! — засмеялся Нестеров. — Ну-да не будем спорить и ссориться. Отправляйтесь-ка в Асхабад, в распоряжение своего непосредственного начальника, генерала Уссаковского. Будьте здоровы.

Нестеров вышел из вагона, и спустя полчаса поезд в рабочими, солдатами и армянской дружиной, а также вагон с начальником канцелярии отправился в Асхабад.

* * *

Эмануил Воронец спешно укладывал вещи в чемоданы, когда появились у него во дворе Нестеров, Ас-риянц и Метревели.

— Что, Эмануил, бежать собираешься? — поинтересовался Нестеров. — Прасолова испугался… Чемоданы в руки — и долой. Говорят, успел снять с себя обязанности председателя союза… и Уссаковскому объявил, что забастовочный комитет распущен… Ничего не выйдет у тебя, приятель! Будем голосовать за продолжение забастовки!

— Ну, что ж, проголосуем, — отозвался пристыженный Воронец. — Но только не учи меня жить! У меня за спиной восемь лет каторги, а ты еще мальчишка!

— Где и когда проведем голосование? — строже спросил Нестеров.

— Где хочешь. Хочешь, в депо, хочешь, в Управлении дороги…

— В городском саду хочу, Эмануил, И чтобы вся общественность города была налицо.

— Хорошо, будет вся общественность. Как прикажешь голосовать: в открытую или тайно?

— Будем голосовать тайно, чтобы было полное проявление свободомыслия. Голосуют все, кто пожелает. Разумеется, я имею в виду взрослое население я хоть каким-то образом причастных к жизни города.

— Ладно, договорились. Бумага у тебя есть для бюллетеней?

— У Любимского возьмем.

— Тогда, действуй…

Не откладывая, Нестеров отправился в редакцию. Любимского застал на месте. Соломон читал свежую газетную полосу. Жена его сидела тут же, вместо секретарши.

— О боже, это вы, Иван Николаевич! Ну что там, в Теджене?

— Все хорошо, Фира Львовна.

— Да, я вже слышал, что состоялся всероссийский торг «по-еврейски», — отозвался из кабинета Любимский. — «Пусть Прасолов спрячет штыки, а мы вже прекратим свою нахальную забастовку!» Я не могу больше видеть Эмануила, товарищ Нестеров! Это вже ренегат! Только ренегат способен состряпать такое гнусное условие.

— Вы за продолжение забастовки, Соломон? — Разумеется, Иван Николаевич, о чем речь?

— Тогда давайте будем готовить бюллетени для тайного голосования. — И Нестеров рассказал о своей встрече с Воронцом и решении провести голосование в городском саду.

— Сколько же бюллетеней потребуется, Иван Николаевич? — спросил Любимский.

— Тысячи три, не меньше…

— Вы вже в своем уме? Где мы возьмем столько бумаги? И потом, на каждой вже бумажке, вероятно, придется писать «за» и «против»?

— Сделаем проще, Соломон. Нарежем три тысячи листков, раздадим бастующим, поставим два ящика! «красный» и «белый». В красный пусть опускают листки те, кто за продолжение забастовки, в белый — кто против. Потом посчитаем, где больше.

— Это вже Соломоново решение, — удовлетворительно проговорил редактор. — Фира Львовна, зовите Дору, берите ножницы и бумагу, что стоит в коридоре, И начинайте резать бюллетени.

На следующий день посреди городского сада, на утоптанной площадке были поставлены две урны — красная и белая, и столы, накрытые сукном.