|
– Теоретически ни один чепэвист не может стать служащим у Хебстера. Отделу кадров предписано вдвое более тщательно проверять всех принимаемых на работу, чем это делает ОСК при наборе своих агентов. Скорее всего, так оно и есть. Но что может сделать отдел кадров, если служащий компании присоединяется к ЧПВ после прохождения испытательного срока? В такое время, как наше, когда численность чепэвистов с каждым днем становится все больше и больше, секретным службам безопасности нужно, наверное, удесятерить свой персонал, чтобы уследить за всем этим!
– Когда я говорил с вами сегодня в первый раз, вы высказались не очень‑то одобрительно в отношении Веруса. Как по‑вашему, является вашей прямой обязанностью ставить меня в известность о том, что перваками займется один из членов руководства ЧПВ? Подбородок коротышки слегка затрясся. – Мне платят за руководство исследованиями, мистер Хебстер, а не за политическое воспитание сотрудников лаборатории или голосование за партию, которую вы поддерживаете. Презрение – типичное презрение ученого‑исследователя к бизнесмену‑предпринимателю, выплачивающему ему жалованье, но сейчас оказавшемуся перед лицом крупных неприятностей – сквозило в каждом произнесенном им слове. «Почему, – раздраженно отметил про себя Хебстер, – люди всегда с презрением относятся к человеку, который умеет делать деньги? Даже перваки сегодня утром в его кабинете, Йост и Фунатти, Браганца, Маргритт, который проработал в его лабораториях в течение многих лет. Ведь это единственный талант, который дан ему от Бога. И, безусловно, столь же редкий и полезный, как талант пианиста». – Мне никогда не нравился Чарли Верус, – продолжал начальник лаборатории, – но у нас не было каких‑либо оснований подозревать его в чепэвизме! Он, по‑моему, был кооптирован в третий эшелон примерно неделю тому назад. Верно, Берт? – Угу, – раздалось из противоположного конца комнаты. – В тот день он появился на работе на час позже и заявил, что когда‑нибудь, мы, может быть, с гордостью расскажем своим внукам о том, что работали в одной лаборатории с Чарльзом Болопом Верусом. – Лично я, – заметил Маргритт, – подумал, что он, возможно, только что закончил книгу, в которой доказал, что пирамида Хеопса ни больше, ни меньше, как пророчество в камне наших нынешних достижений в области текстильного производства. Верус был как раз такого рода ученым. Но, по‑видимому, тогда его воодушевило маленькое лезвие для безопасной бритвы. Повышение он, по‑моему, получил авансом как бы в качестве предварительной платы за то, что в конце концов сделал сегодня. Хебстер аж заскрежетал зубами, когда бритоголовый пленник попытался было, хотя и безуспешно, плюнуть ему в лицо, и поспешил назад, к двери в лабораторию, где его личная секретарша разговаривала с охранником, который дежурил все это время в лаборатории. За ними, прислонившись к стенке, стояли Ларри и Лузитания, тихо, но взволнованно переговариваясь на тарабарском наречии. Они явно были потрясены до глубины души. Лузитания то и дело выщипывала крохотных слоников из своего рубища, которые, смешно дрыгая ногами в воздухе и пронзительно трубя, взрывались как какой‑то несуразной формы мыльные пузыри, когда она роняла их на пол. Ларри нервно почесывал сбившуюся комком бороду и периодически взмахивал рукой в сторону потолка, который уже был утыкан пятью или шестью десятками точных копий кинжала, пронзившего сердце Тесея. Хебстер не мог не испытывать страха перед тем, что может произойти с его зданием, если у перваков не приведи Господь, что‑то еще осталось от людей, и они вдруг начнут действовать так, как поступают обычно люди, стремящиеся к тому, чтобы обезопасить себя. – Послушайте, мистер Хебстер, – начал охранник, – мне велели не… – Ради Бога! – сердито бросил Хебстер. |
