– Ничего. – Пит вздохнул. – По крайней мере… я хотел бы объясниться.

– Извиниться?

– Объясниться, – повторил Пит. – То недоразумение между нами…

– Недоразумение?! Ты так это называешь? Так вот как ты успокаивал свою совесть все эти годы?

Пит положил ладонь на перегородку.

– Ты до сих пор злишься.

– Тебя это удивляет? Я любил тебя как брата, я доверял тебе, а ты отплатил мне за любовь, похитив…

– Нет! Все было не так! – воскликнул Пит. – Я знаю, ты считаешь, что я предал нашу дружбу, Видаль, и да, все улики указывают на это. Но, клянусь честью, я не вор. Я много раз пытался найти тебя и положить конец разладу между нами.

До Пита донесся вздох Видаля. Внезапно его охватила надежда, что его слова пробили броню его друга.

– Как ты узнал, что я в Каркасоне? – неожиданно спросил Видаль.

– От служки из Сен-Этьена. Я заплатил ему за эти сведения кругленькую сумму. С другой стороны, я щедро платил ему и за то, чтобы он передавал тебе мои письма, а он, похоже, этого не делал.

Рука Пита скользнула к кожаной суме, переброшенной через плечо. В Каркасон он прибыл по другому делу. Лишь по странному стечению обстоятельств, уже окончательно утратив всякую надежду когда-нибудь снова увидеть Видаля, он случайно заметил его. Чем еще это могло быть, как не стечением обстоятельств? Тех, кто знал, что Пит находится в Каркасоне, можно было пересчитать по пальцам одной руки. В подробности своего путешествия он никого не посвящал. Ни одна живая душа не знала, где он остановился.

– Все, чего я прошу, Видаль, – произнес он твердо, – это час твоего времени – или полчаса, если ты не можешь уделить мне больше. Наша ссора лежит у меня на сердце тяжким бременем.

Пит умолк. Он знал, что, если на его друга слишком сильно давить, результат будет ровно противоположным ожидаемому. Он чувствовал, как сильно бьется у него сердце в ожидании ответа. Все слова, высказанные и невысказанные за время, прошедшее с той ссоры, которая положила конец их дружбе, казалось, висели в воздухе между ними.

– Это ты украл плащаницу? – спросил Видаль.

В его голосе не было ни намека на теплоту, и все же в душе у Пита вспыхнула крошечная искорка надежды. То, что Видаль вообще задал этот вопрос, означало, что у него были сомнения в виновности Пита в том деянии, которое ему инкриминировали.

– Нет, я ее не крал, – отозвался он ровным голосом.

– Но ты знал, что ее собираются украсть?

– Видаль, давай встретимся где-нибудь в другом месте, и я попробую ответить на все твои вопросы, даю тебе слово.

– Даешь слово? Слово человека, который уже признался в том, что клятвопреступничал? Твое слово ничего не стоит! Спрашиваю тебя еще раз. Даже если это не твоя рука забрала плащаницу, ты знал, что это преступление готовится? Да или нет?

– Тут все не так просто, – сказал Пит.

– Тут все именно что просто. Ты или вор – пусть только в мыслях, а не на деле, – или твоя совесть чиста.

– В мире вообще нет ничего простого, Видаль. Уж кто-кто, а ты, как священник, должен это понимать. Прошу тебя, друг мой. – Он помолчал, потом произнес эти слова еще раз, только по-голландски: – Alsjeblieft, mijn vriend.

Видаль по ту сторону решетки отшатнулся, и Пит понял, что его слова достигли цели. В студенческие годы он научил Видаля нескольким фразам своего родного языка.

– Это был нечестный прием.

– Позволь мне высказаться в свое оправдание, – ответил Пит.