Продолжалось это не слишком долго. Уступающие числом, захваченные почти врасплох, смоляне были едва ли не все перебиты. Сколько-то их, наверное, успело уйти, пользуясь темнотой, убежать к лесу или по дороге к Нелепову. Пленных не брали: измученные ожиданием войны и досадой первых поражений, древляне в каждом ратнике киевского войска видели голову Змея и стремились срубить ее раз и навсегда. Раненых добивали, обрушивая секиру на незащищенную голову. Вскоре по площадке меж изб уже нельзя было пройти свободно, не наступив и не споткнувшись о тело.

Отрок Володислава трубил в рог, созывая всех своих. Древляне собирались к князю, тяжело дыша и опустив топоры или вскинув на плечо рогатины. У всех эти клинки, предназначенные для зверя, впервые попробовали человеческой крови. Ратники распахнули кожухи, поснимали шапки, умаявшись на смертной жатве; глотали снег, но не сразу им удавалось найти клочок, не истоптанный и не покрытый кровавыми брызгами.

– А и хрен! – Медведь взял горсть снега возле кровавого пятна. – Сколько лет они нашу кровь пили, теперь мы малость выпьем.

Берест потер снегом лезвие своей секиры, потом почистил полой кожуха. Вот и он нашел для нее настоящее дело. Для него это был первый бой накоротке, он помнил свой замах, удар, как будто они все длились и длились. В сердце еще кипели страх и шальное веселье – напиток настоящего боя. И крепло ликование – одолели! Вырь осталась за ними, смоляне выбиты отсюда.

– На Нелепов! На городец! – кричали вокруг.

– Княже, веди!

– Перуну слава!

– Не опомнились пока!

Близ устья Припяти русской рати должно быть не более трех сотен, и почти треть из этого числа уничтожена. Древляне тоже понесли потери – десятка четыре было убитых и раненых. Но и так их оставалось куда больше, чем у смолянского воеводы в Нелепове и близ него. Нельзя было терять времени.

Володиславу в тепле избы перевязывали бедро – лишь когда все стихло, он ощутил боль и заметил, что красная влага леденеет на портах и обмотках. Но останавливаться он не собирался – не теперь, когда Перун наконец-то обратился к ним благосклонным лицом. Отроки вывели его из избы под руки и посадили на коня, подведенного прямо к навесу. При своем невысоком росте наездником он был ловким и уверенным и мог справиться с конем, даже будучи раненым. Сумерки редели, воздух яснел, уже можно было разглядеть все строения и многочисленные тела на снегу.

– Собирайте стрелы! – приказал Володислав. – Берите у них из оружия кому чего надо, и пойдем на Нелепов!

Он чувствовал волну удачи – пока она не спала, все получится. Будто сам Перун в спину подул…

Пока оправлялись, рассвело. Оставив раненых в Выри, тронулись к Нелепову. Дорога была нахожена и накатана – видно, с городцом поддерживали связь. Несмотря на усталость после боя, шли бодро, переговаривались, везде звучали восклицания, полные лихорадочного оживления:

– Тут на меня выпрыгивает, а я ему – н-на!

– Что, Хотенка, в порты не навалил со страху?

– Гляди, рогатина какая! Видно, что варяжский кузнец делал.

– Да у них там, у смолян, полно варягов…

Вдруг спереди раздался свист, навстречу строю побежал отрок, размахивая сулицей:

– Идут! Идут они!

Володислав резко послал коня вперед и выехал на гребень берега, обогнав строй. Отсюда уже был виден совсем близко Нелепов – вал на мысу, поверх него бревенчатый тын, – а по крутому увозу от ворот спускалась черная толпа. Над головами колыхался целый лес рогатин.