Неужели такой и будет его кара за тайные провинности перед побратимом? Ингвар взыщет с него руками сына – после своей смерти?

Мистина тяжело дышал, не находя выхода. Он, которого судьба наделила силой медведя, ловкостью ящера и упорством текучей воды. Невольно взялся за оберег – медвежий клык с резьбой, который всегда носил под одеждой.

– Пируете? – раздался от двери веселый голос. – А чего так тихо – пиво кончилось?

Все обернулись. В дверях стоял Лют, за ним – Хакон, Молята и Енарь. Все четверо улыбались, усталые – явно прямо с дороги, но довольные.

– Будь жив, княже! – Лют поклонился Святославу и первым прошел в обчину, хотя по старшинству первым должен был идти Хакон. – А мы вам добычу привезли. Жита, мяса, девиц и отроков. Будь цел, брате! – Он обнял Мистину, застывшего посреди покоя.

Обнимая его в ответ, Мистина обнаружил, что на плечах Люта висит не одна, а две перевязи с мечами – крест-накрест.

– А мы князю гостинец привезли, – Лют повернулся к Святославу и широко улыбнулся, отчего лицо его засияло, будто солнце.

– Какой еще гостинец? – настороженно спросил тот.

– То, что ты повелел доставить. Меч отца твоего, Ингвара.

* * *

К вечеру того же дня, когда Туровец был взят в кольцо осады, ворота вновь открылись и наружу показались уже знакомые русам две ватаги: Будерада и Коловея. Им пришлось обождать на ветру посреди луга, пока Хакон и Лют выехали им навстречу: русы не думали, что древляне явятся раньше завтрашнего дня. Случанский князь и молодой воевода с Ужа вышли друг за другом, но смотрели в разные стороны.

– Я вам передаю приговор всех жителей туровецких, – первым начал Будерад. – Мы воле князя киевского ни в чем противиться не станем и по-прежнему господином над собою его признаем. Готовы давать дань. Но вы рассудите – справедливо ли будет, если мы против Святослава рать не водили, вашей крови не проливали, а платить будем наравне с этими… – он покосился в сторону Коловея.

Было видно, что с утра эти двое успели рассориться. У Коловея вид был замкнутый и решительный. После беседы со своими людьми он еще раз виделся с Будерадом и пытался убедить его выйти в поле общим строем. Но напрасно. При любом исходе битва не принесла бы случанам ничего, кроме горя и разорения, и они отказались наотрез.

Рухнула последняя надежда обрести помощь на родной земле. Коловей и его ратники, те, кто не желал смириться с пораженим, остались перед своей бедой одни.

– Князь приказал мне привезти тебя и дань с твоей волости, – ответил Будераду Хакон. – И это я сделаю. А представ перед князем, ты сам попросишь его о более справедливой доле. Я же изменить его повеление не могу. Когда ты будешь готов открыть ворота, чтобы мы просмотрели ваше имущество и людей?

– Да мы-то готовы… – Будерад вздохнул и покосился на Коловея. – А те вон, удальцы, не желают… Я с ними не заедино, они сами по себе, а в моем городе своевольничают.

– Вот как! В чем же их своевольство?

– Не впустим, сказали, русов в город, пока сами с ними свой ряд не утвердим.

– То есть они не впустят нас в твой город, пока не утвердят свой ряд?

– Вот так, возьми их летун! У него в городе сотня, да все вон… удалые! – Будерад кивнул на боевой ход, где стояли, с копьями и луками, ратники Коловея.

– А ты что скажешь? – Хакон повернулся к молодому воеводе. – Слушаю тебя.

– Так слушай, – Коловей сделал шаг к русам и положил руки на пояс.