Хакон, прочитав ответ в его глазах, молча протянул Коловею руку.

* * *

На сборы древляне попросили только один день: не так они были богаты, чтобы приходилось долго собирать пожитки. Не слушая возражений Будерада, Коловей велел забрать хлеб и другие припасы из Туровца. Зная, что предстоит платить военную дань, Будерад пригрозил немедленно открыть ворота и запустить русов: пусть уж лучше чужие грабят, чем свои! В ответ Коловей взял его одной рукой за горло и притиснул к стене; с ужасом Будерад ощутил, что в живот ему упирается лезвие ножа.

– Давай, отворяй, – выдохнул ему в лицо Коловей. – Только в Веленеж тушей поедешь, пусть тебя там зажарят и с чесноком в заднице Святославу подадут.

По глазам его было видно: этому человеку терять нечего, и все поконы дедовы им забыты.

Утром, как рассвело, из ворот Туровца потянулась вереница саней. На соломе лежали раненые, укрытые овчинами и грубыми вотлами – по два человека, при них мешки и короба с припасами. Бережатый шел рядом с санями, ведя лошадь.

Возглавлял шествие Коловей. Ему навстречу выехали Хакон и Лют с телохранителями. Киевское войско, на всякий случай изготовившись, стояло вдоль опушки, у дороги на запад. По глазам били яркие пятна сомкнутых щитов.

– Вот наш выкуп, – Коловей поднял перед собой нечто длинное, завернутое в мешковину.

Хакон и Лют сошли с коней и приблизились.

– Разверни.

Мешковина упала на снег. Хакон мигнул своему оружничему – тот подошел к Коловею и взял у него меч. Вернулся к воеводе.

Осмотрев рукоять позолоченной бронзы, Хакон вынул меч из ножен. Темные разводы на клинке, длинный дол, черные значки надписи на языке франков. «корляг» был настоящий. Хакон поднял его, прокрутил. По мастерству работы и по стоимости – князю в самый раз.

– Обмана нет, – промолвил Хакон. – Поезжайте.

Коловей кивнул и двинулся вперед. О цене свободы он не жалел. Ингорев меч не принес древлянам ни счастья, ни удачи в поле брани. Так пусть возвращается туда, откуда явился.

Сев на коней, Хакон и Лют смотрели, как тянутся мимо них десятки саней с ранеными. Зрелище наводило тоску: повязки на головах, на руках, изможденные бледные лица, затравленные взгляды. На заход солнца, за Горину, уходили последние древляне, не склонившиеся перед киянами. И, глядя им вслед, Хакон и Лют испустили дружный вздох облегчения.

* * *

Все смотрят на него дикими глазами и молчат. Почему? Смотрят так, как будто он не радость великую им принес – меч погибшего князя! – а весть об этой самой гибели. И Святослав. И Мистина. Таким потрясенным, даже растерянным, Лют никогда еще не видел своего брата – сильного, прочного и притом гибкого, как самый лучший «корляг» на свете.

– Где ты его взял? – воскликнул Святослав.

– Это знак! – одновременно с ним крикнул Сфенкел. – Ты сказал: когда вернусь домой и возьму отцов меч… Отцов меч здесь! Боги услышали тебя!

– Дай.

Лют подошел и положил меч на стол перед Святославом. Снял мешковину.

Бояре рванулись вперед и столпились перед столом. «корляг» возлежал на дубовых досках, среди поясных ножей и чаш, будто златоперая рыба. В свете огня поблескивало золоченое навершие.

Было так тихо, что слышался треск дров в очаге. Мистина изменился в лице. Выдохнул. Закусил губу и опустил глаза. Зажмурился, с натугой дыша всей грудью. У него не было слов, даже бранных.

– Теперь я принимаю твой вызов! – Святослав опустил дрожащую руку на рукоять меча и взглянул на Мистину. – Это истовый знак. До первой крови… И пусть дух моего отца направит мою руку… подтвердит твою верность… или обличит…

У него перехватило горло.