Вот сейчас немного приду в себя…

Эдэя занималась в перестиле цветами. Розы, лилии, ирисы, маки, маргаритки и душистый горошек, который она сама когда-то привезла с родной Корсы, два куста мирта у воды и колонны, увитые плющом — наш дворик благоухал, словно чудесный сад. Она любила проводить здесь время.

Высокая, стройная, даже после рождения троих детей, полногрудая… прекрасное лицо в обрамлении каштановых волос, так и не тронутых сединой, словно время не посмело приблизиться. И все такой же пылающий взгляд. Длинная туника оливкового цвета с тоненьким пояском… Я каждый раз, словно впервые, любовался ею.

Марк сидел рядом с матерью, и что-то серьезно рассказывал ей. Увидев меня — тут же вскочил, одарил пренебрежительным взглядом… Он уже совсем взрослый, мужчина, ему двадцать три, и он совсем не похож на меня — невысокий, темноволосый, тонкие правильные черты лица, скорее похож на мать. Только золотые ургашские глаза достались в наследство. И Марк всем сердцем ненавидел эти глаза, за то, что они так бесстыдно, без всяких сомнений, делали его моим сыном. А он так хотел об этом забыть. Он хотел бы другого отца.

— Проснулся, триумфатор, — Эдэя тепло улыбнулась. Так захотелось подойти и обнять ее…

Не подошел.

— Проснулся.

Марк буркнул что-то неразборчивое сквозь зубы, Эдэя что-то шепнула, покачала головой. Похоже, я помешал им.

— Ты видел, Олин, сколько к тебе посетителей? Они ждут с самого утра у дверей, а ты все спишь. Я попросила прийти их к обеду, но некоторые все равно остались.

Она весело усмехнулась, склонила голову на бок, разглядывая меня.

— Ты стал такой влиятельной фигурой.

Я скривился. Влиятельной фигурой? Может быть стал. Мои солдаты пойдут за мной куда угодно, они верят мне, слишком много побед на моем счету. Солдаты — это сила. После победы над Саматом — я действительно великий влиятельный человек. Вот только мало кому в сенате нравится подобный расклад. Я даже не чужак, даже не варвар — я хуже… Я не вполне человек.

Но пока я грозный бог и добываю Илою победы, одну за одной — они не посмеют смеяться в глаза. Лишь шепотом, за спиной…

Я так устал.

Это не мой дом. За все эти годя он так и не стал моим.

Нет, издалека, из-за моря, все казалось иначе. Всю долгую зиму в Самате я мечтал, как вернусь, переступлю порог, как буду обнимать жену и играть с детьми. Мне казалось — нет счастья больше. Мне казалось — мой дом! Но стоило вернуться… Маленькая Юлия даже не замечает меня, семилетний Луций смотрит с почтением, отстраненно… Эдэя…

Не правильно все вышло.

Эдэя ждала меня за ткацким станком у очага, как и положено хорошей жене. Она знала, что я приду, весь город знал! Когда армия возвращается с победой домой — знают заранее, встречают цветами. На кухне для меня уже готовили обед… Дверь отворилась легко, без скрипа. Эдэя вздрогнула, поднялась мне на встречу и тут же замерла, словно статуя. Такая же бледная.

— Я вернулся! — громко сказал я. Вышло фальшиво.

— Здравствуй, милый, — тихо-тихо шепнула она, почти беззвучно, одними губами.

Потом я пошел искупаться и переодеться с дороги.

Все не так.

Меня всегда манили далекие огни, мерцающие где-то там, на том берегу. Я стремился к ним, лез напролом, не замечая преград, не замечая ничего вокруг. Но стоило пересечь реку, и оказывалось, что огни снова на той стороне…

Уйти, чтобы мечтать вернуться. Вернуться, чтобы стремиться уйти.

— О чем мечтаешь, Лин?

Значит Микоя, степи. Меня хотят сослать с глаз. Они правы, лучше сослать. Я бы и сам уехал с удовольствием — Илой слишком шумный, слишком суетливый, слишком напыщенный город для меня.