|
Я боролся с монстрами, плохими парнями и террористами еще до рождения Тома. На минутку задумайся об этом, парень. Я говорю это не для хвастовства. Это временная панорама. Я сражался на этой войне так или иначе более сорока лет. Еще до Первой ночи я видел то, во что ты бы и не поверил. То, от чего бы ты кричал, уткнувшись в подушку каждую ночь. Я вел бойцовские команды в перестрелки на всех континентах и убил больше людей, чем ты встретил за всю свою жизнь. Руками, оружием, ножами и однажды книгой в мягкой обложке. Думаешь, я пытаюсь подорвать репутацию твоего брата, исправляя твои размахивания мечом? Парень, если бы я хотел унизить тебя или его, я забрал бы у тебя этот меч и сломал бы его. Но, как оказывается, я уважаю то, что вы с Никс делаете, и уважаю то, чему научил вас Том, и я уважаю Тома как павшего брата по оружию. Я так сильно все это уважаю, что хочу позаботиться о том, что все это не было напрасно просто потому, что ты чрезмерно горд, у тебя раздутое эго, и ты не можешь принимать конструктивную критику. Так что если ты перестанешь спорить со всем, что я говорю, то я научу тебя каждому известному мне грязному трюку, который поможет тебе остаться в живых.
Бенни сердито смотрел на него очень долгое время. Наконец, взяв голос под контроль, он сказал: — Это одна точка зрения. Вы сказали, что есть две. Какая другая? Вы еще что-то хотели сказать о моем брате? Джо одарил Бенни самой холодной улыбкой, которую когда-либо видела Никс на человеческом лице. — Да, — сказал Джо. — Том мертв. Я жив. После всех этих лет я все еще жив. Это кое о чем говорит. Учись у выживших или возвращайся, черт возьми, домой. Это был конец беседы. Бенни выскочил оттуда пулей и провел остаток дня, выкипая от злости. На следующий день он вернулся, с мечом, сумкой и полной извинений гордостью. Джо и слова не сказал о ссоре. Они начали с того, на чем остановились, и Джо тренировал их, не зная пощады. И делал это хорошо. Бенни и Никс улучшили свои навыки. Они стали быстрее, хитрее, сильнее и намного изобретательнее. Но теперь… Никс ощущала себя неуклюжей и глупой. Лайла снова, и снова, и снова прорывалась через ее защиту. — Мне… мне жаль… — сказала Никс тихо. — Жаль? — Лайла взмахнула копьем, подняла его над головой и с ворчаньем опустила вниз. Острие воткнулось в песок в нескольких сантиметрах от лица Никс и отсекло несколько прядей ее вьющихся рыжих волос. — Жаль? Ты тренируешься, чтобы выжить или практикуешься в собственной смерти, глупая городская девчонка? Никс закрыла лицо руками и покачала головой. — Мне жаль, — только это она и могла ответить. Лайла выпрямилась и некоторое время просто стояла над Никс. Потом с отвращением швырнула копье на землю и опустилась рядом с плачущей девушкой. — Что такое? — голос Лайлы всегда казался призрачным шепотом. Никс перекатилась и обхватила ее руками, цепляясь за Лайлу, как ребенок. Цепляясь, как утопающий. Они так и не услышали, как подошли зомби, пока белые пальцы не сомкнулись на их руках, как железные тиски.
16
Когда Бунтарка больше не могла смотреть на свою мать, она отправилась на детскую площадку, чтобы найти Еву. Они сидели вместе на одеяле, а вокруг были разбросаны принадлежности для шитья: иголки, катушки ниток, клубки цветной пряжи, наперстки и отрезки ткани. Пока Бунтарка наблюдала за девочкой, Ева взяла ножницы, чтобы вырезать из куска розового фетра выкройку для блузки. Почти выкройку для блузки. Сейчас это больше напоминало кляксу или трехногую розовую черепашку. Во время работы Ева от усердия высунула язык. Над ними в листве носилась пара обезьян-капуцинов, которая выбралась из частного зоопарка в Лас-Вегасе. |
