|
Все, что я вижу, — это солнцезащитный плащ. Никаких следов остальной одежды: брюк, ботинок, носков. Только плащ. Может быть, под ним у нее ничего не было, как у Мяса? Я ногой переворачиваю плащ, ожидая увидеть, что он будет влажным и липким от желтой жидкости и растаявшей кожи. Но ничего подобного. Никаких следов желтого гноя. Тут до меня доходит. Она в библиотеке. Каким-то образом она сумела вовремя там укрыться. Развернувшись к библиотеке, я вижу зрелище, от которого… У меня отвисает челюсть, а глаза сами собой широко раскрываются. Лучи заходящего солнца заливают библиотеку — стены, ставни, кирпичную дорожку — морем лилового и оранжевого света. И посреди этого моря стоит Пепельный Июнь. Свет отражается от ее бледной кожи, смешиваясь с медью ее волос и зеленью глаз. Рот у нее слегка приоткрыт, губы такие же полные, как всегда, и с ними все в порядке. Она не кричит от боли, и ее кожа не плавится. Мы смотрим друг на друга, не зная, что сказать. Я только беспомощно таращу глаза. Она сует пальцы в рот, запрокидывает голову и вытаскивает что-то. Пару искусственных клыков. Она протягивает их мне на раскрытой ладони, как дар мира. Первое, о чем она спрашивает меня, когда мы заходим вовнутрь, это вода. — Разумеется, — отвечаю я, вспоминая, как мне самому хотелось пить пару ночей назад. — Ты все это время продержалась без воды? Она ничего не говорит, но выпивает всю бутылку. Думаю, это вполне может сойти за ответ. — Потому я и упала там, снаружи, — говорит она, глядя на вторую бутылку. — Хочешь еще? — Да, но не пить. На случай, если ты еще не заметил — остальные, разумеется, уже в курсе, — от меня пахнет. И очень сильно. — Тебе лучше мыться внутри. У тебя такая светлая кожа, можешь заработать солнечный ожог. Она кидает на меня взгляд, как будто говоря: «Да неужели? Я сумела прожить семнадцать лет не только благодаря счастливой случайности, приятель». — Там, дальше, — быстро говорю я, — есть сток в полу. Она обходит стол библиотекаря и исчезает, оставив меня наедине с запутанными и беспорядочными мыслями. Когда спустя десять минут она возвращается, я сижу на том же месте. У нее мокрые волосы, а лицо раскраснелось от того, что его только что оттирали. Сейчас она кажется усталой и измученной, но глаза у нее горят ярче, чем обычно. — Надеюсь, ты не против, — застенчиво произносит она. — Что? — Я сказала, что надеюсь, что ты не против. Мне пришлось взять твою одежду. Мои вещи… От них слишком сильно пахнет. — Не против, — отвечаю я, опустив глаза. — Все в порядке. Все, что они дали, мало мне на несколько размеров. Я не надевал эти вещи, считай, что они твои. Мы стоим и смотрим на все, что угодно, лишь бы не друг на друга. — Прости, что я извела две бутылки. — Все в порядке, еще полбутылки у нас есть. Когда я произношу «у нас», в ней как будто что-то ломается. Она поворачивает голову ко мне, и когда я заглядываю ей в глаза, в них стоят слезы. Она захлопывает веки и не открывает глаз, пока не справляется с собой. Она хороша в этом, она практиковалась долгие годы. В точности как я. — Ты жила одна? — спрашиваю я. Она отвечает не сразу. |
