Кишка и Глинский ошибались, сообщая королю, что два татарских тумена пришли в Литву. На самом деле их было три. По стародавним законам великого хана Темурчина в каждом тумене было десять тысяч всадников. Они шли в строгом порядке, разбившись на десятки, сотни и тысячи. Два тумена стремительно двигались к Лиде, а третий, рассеявшись, перебрался на Неман и, разделившись на мелкие ватажки, бросился грабить и жечь деревеньки, хутора и мызы.

Страх напал на посполитых: казалось, вся Литва уже захвачена погаными, потому что со всех сторон, с разных концов Великого княжества неслись вести о татарских бесчинствах и погромах.

Между тем двадцать тысяч всадников с бесконечными обозами и бесчисленным живым полоном подошли чуть ли не к самой Лиде, а головные разъезды, по словам бежавших под прикрытие замка людей, уже рыщут в трех милях от города.

Кишка и Глинский еще не успели покинуть башню, в которой находилась королевская опочивальня, как их окликнул постельничий Александра Казимировича:

— Панове, государь просит вас вернуться.

Молча переглянувшись, шляхтичи снова поднялись по винтовой лестнице.

Александра Казимировича успели приподнять на подушки. От этого вид великого князя стал еще более жалким — худые острые плечи, не прикрытые теперь одеялом, бессильно клонившаяся набок голова, прежде неподвижно покоившаяся на ложе.

— Станислав Петрович, Михаил Львович, — произнес он тихо, но твердо, — вернул вас для того, чтобы сказать: не нужен я раде, буду только помехой на военном совете, да и в прочих делах проку от меня не будет. Сейчас соберутся паны-потентаты и при них я вручу вам двоим все дела земские и государственные.

«Боится? — подумал Глинский. — Хочет с меня и с Петра спросить потом за все, что случится с государством? Или на самом деле не хочет мешать?»

«Почему я? — подумал Кишка. — Своего любимца Глинского король всегда выгородит, отвечать придется конечно же мне. Ан нет, батюшка, Кишка тоже не лыком шит — ничего не сделаю без совета со всеми панами. Как они приговорят — так и будет. Пойди потом найди виноватого. Все решали — всем и ответ держать. Со всех-то, поди, головы не снимешь».

Через малое время в покой вошли паны Заберезинский, Янович, Глебович, князья Дрозд, Жижемский, Озерецкий и после всех супруга больного — скорбная и безмолвная королева Елена Ивановна, дочь покойного великого князя Московского Ивана Васильевича.

— Королева Елена, вы все, панове, — произнес больной. — Собрал я вас, чтобы объявить мою волю. Из-за недуга не могу я более править государством и, пока не полегчает, все дела мои передаю в руки Станислава Петровича и Михаила Львовича. Пусть пан Кишка будет гетманом, а князь Михаил Львович — вторым воеводой. Оба они — мужи знаменитые, многоопытные — с делами земскими и государственными управятся и без меня.

Собравшиеся молчали.

Кишка заговорил негромко и благолепно:

— Волю твою, государь, будем исполнять соборно, всей радой. Ум, говорят, хорошо, два — лучше, а наилепше, когда множество самых светлых голов Великого княжества купно обдумают твое государское дело.

Паны-рада одобрительно загудели.

Александр Казимирович смежил очи, сжал губы. После недолгого молчания продолжил:

— Меня же, паны-рада, и королеву Елену Ивановну отправьте в Вильну. Немедля.

«Больной-больной, — подумал Глинский, — а все еще добре разумен». Не ответил Кишке, будто не слышал, о чем тот говорил, а сказал, что сам хотел.

— А быть ли в полдень раде, государь? — спросил Кишка.

— Теперь это не мне решать, — устало откликнулся Александр Казимирович.