— В народе эти грамоты проклятыми зовутся. И знаешь почему? Кто нарушит их, на того Бог проклятия посылает, — степенно рассуждал старец. — Только если не нарушить их — значит неправду чинить и жить по кривде, а не по правде. Народ наш христолюбивый и тебя может не понять, князь, а если проклятие и падёт, то на мою голову. — Игумен замолчал.

Василий терпеливо дожидался продолжения разговора.

   — Мне ли, монаху, бояться Божьей кары? За правду же и пострадать не жаль. — На лице игумена появилась улыбка.

Проклятия грамот с Василия были сняты в литургию. Дождливо было в этот день, и отец Трифон, ступая по слякоти монастырского двора, горбился, взвалив на себя проклятья. Он шлёпал босыми ногами по грязи, не разбирая дороги, шёл в свою келью, ряса его намокла и плотно пристала к телу, мешая идти. Кто-то из чернецов хотел укрыть Трифона плащом, но он, отстранив сердобольную руку, пошёл дальше. И чернецы с жалостью смотрели ему вслед, пока наконец он не скрылся.

Рано поутру в келью к отцу Трифону постучали. Игумен не спал в этот час и открыл сразу. Посыльный, совсем юный отрок, оробев от близкого присутствия самого почитаемого старца на Руси, заговорил:

   — Князь Василий Васильевич послал к тебе. Мария рожает! Схватило её!

Опешил святой отец:

   — Что за Мария, дурная башка, как следует объясни. Монастырь-то не женский!

   — Великая княгиня Мария, жена Василия Васильевича!

Действительно, великая княгиня была на сносях, один раз он видел её, когда она осторожно переходила монастырский двор, опасаясь за своё раздутое чрево.

   — За повитухами послали? — спросил Трифон.

   — Да где же их сыскать, великий князь приказал к тебе идти, святой отец! — пояснил юноша.

Трифон нахмурился.

   — Ладно, иди! — в сердцах буркнул он, ругая себя, беременную княгиню да заодно и самого князя. — Буду сейчас, икону святую принесу.

Скоро Трифон явился в покои князя Василия. Мария, закусив зубами краешек платка, сдерживала рвущийся стон. Василий сидел подле, дожидаясь прихода игумена, и, когда дверь заскрипела, сделал шаг навстречу.

   — Ты, Трифон?

   — Я, государь, — смутился вдруг игумен.

Есть От чего глаза потупить, сколько прожил, а вот роженицу впервые видел, да не где-нибудь, а в монастыре мужском. Трифон поставил икону Богородицы у изголовья, посадил на место Василия.

   — Не знаю, что и делать, отец Трифон. — Игумен уловил дрожь в голосе князя. — Если бы зрячий был, так сам чадо на свои руки и принял. А теперь что же? И на помощь надеяться неоткуда. Где сейчас повитух сыщешь? Княгиня криком изошла, сейчас родить должна.

Игумен посмотрел на роженицу. Глаза у Марии расширены — не то от боли, не то от страха перед предстоящим. Возможно, от того и другого, как-никак в мужском монастыре рожать придётся.

   — Только тебе и могу доверить, отец Трифон, руки у тебя святые, — сказал Василий.

«Вот оно что, — про себя усмехнулся Трифон. — Из игумена повитуху надумал сделать».

А Василий терпеливо настаивал:

   — Понимаю я тебя, святой отец. Ушёл ты от мира на покой. И устав я знаю твой строгий, на девок и то нельзя смотреть, а здесь дело-то святое... чадо на руки принимать придётся! Но ведь, если откажешь, помрёт княгиня. Как принесли её сюда, так и пролежала, никак разродиться не может! Примешь дитя, святость твоя оттого только приумножится.

   — Да чур тебя! — прикрикнул на князя вологодского Трифон.