— Как из рая прилетел!.. — Дунюшка вдруг положила пташку на стол и взяла с налоя книжицу, раскрыла ее и прочитала внятно: — «Книга — любви знак в честен брак»! Слышишь, Аленушка? Ведь сразу всем ясно стало — будет промеж нас любовь! Отца Кариона подареньице, а он — мудрый, сам вирши сочиняет… Вот, гляди…

Она перелистнула и показала Аленке изображение — в небесах на облаках, как на пригорочке, сидели слева — апостол Петр и Господь Христос, а справа — Богородица и преподобная Евдокия, память которой и справляли в Измайлове. Под ними же на полянке — новобрачные в царских нарядах.

— Петруша, — показав на царевича со скипетром и державой, сказала Дуня. — И я!

И впрямь было некое сходство меж Дунюшкой и той царевной в венце, что сложила на груди руки достойным обычаем, а глаза с нежностью, но и с любопытством скосила на суженого.

— А тут что написано? — спросила Аленка. Мелкие буковки вылетали из уст новобрачных и, как бы на извилистой ниточке, пронизывали облака, достигали Христа и Богородицы.

Дуня стала поворачивать книжицу так и этак.

— Буковки махонькие, — сказала она. — Петруша-то разбирает… А потом — вирши. Софьюшка-то, чай, от зависти позеленела — какие вирши нам сочинили! Петруша мне читал. Вот уж кому не надивлюсь — так это отцу Кариону! Я-то соберусь Петруше письмецо отослать — перышко изгрызу, и всё без толку, словами всё скажу, а писать словно мешает кто! А он, послушав, все мои слова так ладно на бумагу нанесет — любо-дорого посмотреть! И Петруша доволен, и матушка, Наталья Кирилловна…

Аленка недовольно глядела на тех новобрачных, затем перелистнула книгу и показала пальцем на игрецов с трубами, в коротких зипунишках, куда выше колен.

— Эту-то срамоту для чего здесь рисовать? — строго спросила она. — Книжица-то, чай, про государево венчанье…

И тут же залилась краской, потому что на соседней странице заместо заглавной буквы сидели друг против дружки крохотные голые мужик и девка, ножонки между собой непотребно перекрестив.

— Давай сюда, постница, — Дуня забрала книжицу, еще раз открыла свое с Петрушей изображение и перекрестила его.

Дверная занавеска колыхнулась — заглянула Наталья Осиповна.

— Ушла государыня-то, — сообщила она. — Помолилась, Дунюшка?

Дуня быстро передала Аленке книжицу, а та, почти не глядя, сунула ее в книжное хранилище.

— Ужинать собирают, — сказала боярыня. — Сегодня к столу рыба дозволена. На поварне кашки стряпали — судачиную, да стерляжью, да третью — из севрюжины, да икру пряженую подадут, да вязигу в уксусе, и луковники испечены, и пироги подовые с маком… Да киселей сладких наварили, да, Дунюшка, вот что тебе бы есть сегодня не след…

— А что, матушка? — удивилась Дуня.

— Оладьи сахарные. Сахар-то, слыхивала, на коровьих костях делан, скоромный, стало быть, а государыня Наталья Кирилловна того не разумеет, велит печь и в пост… Да вот еще что — шти постные и лапша гороховая! И ты бы, Аленушка, тех оладий не ела. Не то скажут — экую дуру Лопухины с собой в Верх взяли, постного от скоромного не отличит…

Видя, что боярыня не гневается, застав Аленку в крестовой палате, девушка подошла к ней и приласкалась — поцеловала в плечико, прижалась к бочку. Боярыне-то сподручнее приобнять маленькую Аленку, чем статную Дуню.

— Ступай, ступай, светик, господь с тобой, — отослала свою воспитанницу Наталья Осиповна.