– Вы слышите, он забыл. Поди прочь; Гарт: не скажешь ли ты еще, что это ты сам придумал? Вот какие вы, мужчины, вы все забываете. Не скажешь ли ты еще, что я…

– Мариетт! – угрожающе говорит Хаггарт.

– Поди прочь, Гарт! Не скажешь ли ты еще, что я… не скажешь ли ты еще, что я отговаривала тебя? Вот… будет… смешно…

– Я уже немного поговорил с ними, Нони, они ничего, они хорошие ребята. Нони. Вот только поп, но и он хороший человек – верно, Нони? Да не косись ты на меня так, а то я перепутаю! Вот какая, ведь, вещь, добрые люди: мы с этим, с Хаггартом, прикопили малую толику деньжонок, этакий бочоночек с золотом… Нам ведь оно не нужно, Нони? Может быть, вы возьмете его себе? Как ты думаешь: отдать им золото, Нони? Вот я и запутался.

– Туман-то идет! – говорит один, глядя в окно. – Ты слышишь, что я говорю про туман?

– Пора бы и спать. Это я говорю – пора бы и спать!

– У меня и для своих мало! А туман-то все идет, сосед.

– Гарт хороший человек! Дикий Гарт хороший человек.

– Ну-ка, ну-ка. Ты что говоришь про церковь, старина? Ты что-то любопытное сказал про церковь, или я ослышался?

– Да и не одна церковь, аббат. У нас четыре старика: Легран, Штоффле, Пуассар, Корню, да семь старух… Разве я говорю, что мы не будем их кормить? Конечно, будем, но только сердись, не сердись, отец – а тяжело! Ты сам это знаешь, аббат, ноги-то у тебя стонут не от пляски.

– Я тоже старик! – шамкая, начинает старый Рикке, но вдруг гневно бросает шляпу на пол: – Да, старик. Не хочу больше, вот и все! Работал, а теперь не хочу. Вот и все! Не хочу!

– Вот и Рикке не захотел.

– Ну, и отошлем мы Гарта в город, а дальше что? – продолжает Десфосо, не глядя на Хаггарта. – Ну, и повесят его городские – а дальше что? А дальше то, что еще одного человека не будет, одного рыбака не будет, сына у тебя не станет, а у Мариетт мужа, а у мальчишки отца. Так разве это радость?

– Так, так! – одобрительно кивает аббат: – Ну и голова же у тебя, Десфосо!

– Зачем гордость? Гордости не надо.

– Гарт! А больше никого тебе не надо убивать? Кроме Филиппа-то – тебе больше никого не хочется убивать?

– Нет.

– Значит, одного Филиппа, а больше никого. Вы слышали: одного Филиппа, а больше никого. А еще, Гарт, тебе не хочется отослать вот этого, Хорре? Нам бы хотелось. Кто его знает, но только люди говорят, что все это от него.

– От него. Отошли-ка его, Гарт! Там ему лучше будет.

– Верно!

– Ну, вот и ты, поп! – говорит Хорре угрюмо. Хаггарт с легкой усмешкой смотрит на его сердитое взъерошенное лицо и соглашается:

– Немного хочется, пожалуй. Пусть уходит.

– Так вот, аббат, – говорит Десфосо, оборачиваясь, – мы значит и порешили по совести нашей, какая у нас есть: денежки взять. Так ли я говорю?

– Так.

– Лучше бы ты убила меня, Мариетт, как я убил Филиппа. А теперь меня позвал отец – где же будет конец печали моей, Мариетт? Там, где конец мира? А где конец мира? Хочешь взять мою печаль, Мариетт?

– Хочу, Хаггарт.

– Нет, ты женщина.

– За что ты мучаешь меня, Гарт? Что я сделала такое, чтобы так мучить меня. Я люблю тебя.

– Ты солгала.

– Это язык мой солгал. Я люблю тебя.

– У змеи раздвоенный язык, но спроси ее, чего она хочет, и она скажет правду. Это сердце твое солгало. Не тебя ли, девочка, встретил я тогда на дороге? И ты сказала: добрый вечер. Как ты обмахнула меня!

– Море-то идет, – говорит один. – Уже слышно!

– Да, да, море-то идет! А ты понял, что он рассказывал-то.