|
- Одиночество ее не тяготит. Как странно: у нее нет ни одной подруги. Вот уж воистину мужское суждение! Слова! Как будто у самих Руэ есть друзья! Они не видятся даже с более или менее близкими родственниками, которых постепенно растеряли, и те смиренно присылают им поздравления к Новому году, потому что они, Руэ, богаты. На что нужны друзья? Разве г-жа Руэ допустит, чтобы ее дом оскверняли своим присутствием чужаки и чужачки? С одной из них, с Антуанеттой, ей пришлось примириться: сын желал заполучить ее во что бы то ни стало; чего доброго, заболел бы от огорчения ведь здоровьем он похвастать не мог. - Ну ладно, женись! Он и женился. Понял, что это такое. Он быстро устал таскаться за ней повсюду, куда ее тянула суетность и желание покрутиться вокруг огня. - Признайся, что ты разочарован! - Что ты, мама! Но тогда с какой стати он принялся коллекционировать марки, а потом изучать испанский, один, вечерами напролет? Теперь-то Антуанетта ходит по струнке. Г-жа Руэ ее выдрессировала. - Скажите госпоже Антуанетте, чтобы шла наверх. Она шла наверх. - Антуанетта, подайте мне синие нитки. Не эти. Темно-синие. Вденьте, пожалуйста, нитку в иглу... Она трепыхается, дрожит от нетерпения, но слушается, часами просиживает здесь, в тени свекрови. "Ах, ты плакала! Ах, у тебя нет аппетита... ". Если бы она только могла ходить как все люди! Какой парадокс: обладать таким живым умом, такой сообразительностью, такой проницательностью, такой свирепой силой воли - и едва таскать ноги, превратившиеся мало-помалу в безжизненные каменные колонны! Она борется. Когда она одна и никто не может за нею подсмотреть, она встает без посторонней помощи, ценой мучительных усилий, и заставляет себя ходить по комнате, нарочно отбрасывает палку, считает шаги; она своего добьется, она справится с проклятыми ногами, но об этом никому не следует знать. Нет, не на улицу Коленкур ходила горевать Антуанетта. Губы г-жи Руэ выпячиваются в презрительную гримасу. Знает она этих людей, этих людишек с их пошлыми вожделениями: только и думают, как бы себя побаловать. И мать у Антуанетты такая же. Наверняка дочка потихоньку сует ей деньги, и каждая купюра превращается в немедленную радость - в лангусту, в ресторанный обед, в кино, в соседок, приглашенных в гости полакомиться пирожными, или в какое-нибудь кошмарное платье, которое она купит, весь день пробегав по универсальным магазинам. - Моя дочка замужем за сыном Руэ... Тех самых Руэ, производство проволоки... У них сто миллионов, а живут, как мелкие буржуа... Когда она выходила замуж, у них даже машины не было... Ей пришлось самой... Немногим меньше она гордится второй дочерью, Колеттой, содержанкой пивовара с Севера. Ходит к ней в гости в ее квартирку в Пасси, прячется на кухне, когда пятидесятилетний любовник вваливается к Колетте без предупреждения, а может быть, и подслушивает; с нее станется бесстыдно ловить звуки из спальни и ванной. - Фелиси, дайте сюда мои очки. Сесиль еще не вернулась? Голос из прихожей: - Я здесь, мадам. - Чем она занимается? - Сперва не хотела, чтобы я стелила, велела мне уйти, крикнула: "Оставь ты меня, ради Бога! Неужели не видишь, как мне..." И бесстрастный голос г-жи Руэ: - Как ей что? - А ничего. |
