|
- Она бросилась стучать к соседям с криком: "Умерла! Мадмуазель Огюстина умерла!" А я ускользнула на цыпочках... Я так долго ждала! Думала, не дождусь никогда! Под конец я задыхалась, мне было жарко в этом толстом теле. Вы замечали, что я сильно потела, что от меня всегда разило потом? Я смотрела на вас издали. Знала, что вы тоже на меня смотрите. Вы говорили: "Ишь ты, старая Огюстина опять у окна..." А мне так хотелось полететь к вам и все вам сказать!.. Но вы бы не поняли... Теперь с этим покончено. Я успокоилась. Могу вас немножко проводить... И Доминика ощутила, как ее руку сжала идеально теплая и живая рука; это волновало, словно к ней впервые прикоснулась рука любовника; Доминике было немного стыдно; она не привыкла к таким вещам и, краснея, отвернулась. - Согласитесь, - лепетала м-ль Огюстина, - ведь я же была кошмарной старой девой... Доминика из вежливости хотела возразить, но поняла, что отныне ее собеседницу обмануть невозможно. - Да! Да! Эх, сколько я выстрадала! И до чего же была довольна, когда подхватила наконец это воспаление легких! Мне поставили пиявки, и я терпела, делать нечего... Сперва мне казалось, что они будут меня стеречь, но потом меня все-таки оставили без присмотра, и я этим воспользовалась... Я так вас люблю! Доминика не видела в этом ничего дурного, любовь м-ль Огюстины заслуживала уважения; Доминике казалось, что так оно и должно быть, и она с давних пор этого ждала... Ее стесняли только оба моряка. Она хотела сказать об этом м-ль Огюстине, которая, возможно, их не видела. Но сила воли ей изменила, на нее навалилась сверхъестественная усталость, жара пробирала ее до мозга костей, проникала в плоть и в кровь; ее обвивала чужая рука, к ее губам приблизились чужие губы; задыхаясь, она прикрыла глаза, окаменела от ни с чем не сравнимого ощущения, ей было страшно, она утопала, она... Доминика так и не узнала никогда, в самом ли деле она застонала. В синеватом полумраке купе она увидела только открытые глаза моряка напротив, устремленные на нее. Может быть, он только что проснулся? Или давно уже витает между сном и явью? Ей все еще было не по себе. Она стыдилась. Что-то такое чуть не произошло в ней и насилу оборвалось, что-то такое, что она предчувствовала, от чего ей было страшно, что она не смела назвать. Этой ночью она больше не спала. Едва начало светать и поезд проехал Монтелимар, она заняла место в коридоре, прижалась лицом к стеклу и стала смотреть на оливковые деревья, на почти плоские розовые крыши, на белые дома. На вокзале в Сен-Шарле было солнечно; она выпила в буфете чашку кофе и съела рогалик, поглядывая на свой поезд. Немного погодя она увидела море, очень синее, с бесчисленными белыми барашками - дул мистраль, и небо было безоблачное; люди на дороге шли с непокрытыми головами. В Тулоне она села в трамвай. Вопреки стыду, ей все никак не удавалось стряхнуть с себя необыкновенное ощущение, пронзившее самые сокровенные глубины ее существа. Такое было с ней один-единственный раз, уже давно, лет в шестнадцать или семнадцать, но тогда это ощущение вспыхнуло, как ракета в глубокой синеве неба, а она осталась на месте - оторопевшая, опустошенная. Смотри-ка! В открытом такси она разглядела кузена Бернара с девушкой, которую она никогда прежде не видела. Доминика попыталась привлечь их внимание. Но Бернар обернулся слишком поздно, когда трамвай остался далеко позади. - Бедная Ника! До чего ты устала, наверное! Зайди на минутку, освежись. |
