|
За утро растоптали, растрясли, уничтожили целую жизнь - размашисто, лихо, с садистским удовольствием. Антуанетта внесла в это столько ожесточения, что мать со страху не знала, куда деться, а Доминика у своего окна чувствовала, что у нее сжимается сердце. Доминика не завтракала. Она не была голодна, и у нее не хватало духу сходить в магазин. Квартиранты ушли. Лина, которой солнечные лучи напомнили о весне, оделась в светлый костюмчик и нацепила маленькую красную шляпку. Альбер, гордый и счастливый до невозможности, вышагивал между женой и новой подружкой, которая провела ночь у них в постели. Комната м-ль Огюстины на самом верху была еще не сдана. В этой комнате полагалось жить прислуге, но она оказалась лишней. Теперь надо было подыскать другую старую деву, которая бы ее сняла, и консьержка даже не удосужилась написать объявление, а просто сообщила окрестным лавочникам. Один фургон под окнами сменился другим. Г-жа Руэ у себя в башне прислушивается к грохоту, несущемуся снизу, а когда все наконец опустеет, когда не останется ничего - ни мебели, ни ковра, ни занавески, а главное, ни одной живой души, - она спустится и победоносным взглядом окинет поле сражения. В два часа из такси вышла Колетта, расцеловалась с сестрой, с матерью, но времени терять не стала и ничему не удивилась, а только указала на канделябр из хромированного металла, и Антуанетта пожала плечами: - Если хочешь, возьми себе! Колетта велела снести канделябр в такси и увезла его. Антуанетта, что ли, так распорядилась? Или рабочие прихватили эти горшки в задней комнате заодно с остальными вещами? Так или иначе, Доминика видела, как человек в халате вынес на тротуар оба горшка с комнатными растениями, и они исчезли в кузове. Произошла оплошность. В груде одежды унесли темно-зеленое пальто, которое принадлежало Сесили, и горничная спустилась за ним: должно быть, углядела его в руках у грузчика из окна четвертого этажа, хотя, может быть, она вела наблюдения прямо из вестибюля. В пять все было кончено. Антуанетта много раз звонила по телефону. Она выпила стакан вина из бутылки, которую принесли для грузчиков, сполоснув предварительно стакан одного из них. Когда все уехали, в квартире остались только эти бутылки - в одной еще была добрая половина вина - и грязные стаканы прямо на полу. Антуанетта забыла соседку из дома напротив. Ни одного прощального взгляда. И только внизу, на тротуаре, вспомнила, подняла голову, и на губах у нее мелькнула издевательская улыбка: "Привет, старушка! Я сматываюсь..." Судебный исполнитель ушел со своими бумагами. Его привезли на такси, а уехал он на автобусе, которого долго ждал на углу бульвара Османн, возле дерева, населенного птицами. В машине мать спросила Антуанетту: - Ты не проголодалась? Она-то сама была голодна постоянно, она любила поесть, любила гусиную печенку, лангусты, всякие дорогие деликатесы и пирожные. Пожалуй, теперь самое время... - Нет, мама... Мне нужно... Она не повезла мать к себе. Высадила ее на площади Клиши, в утешение сунула ей в руку купюру. - Не волнуйся... Ну конечно, завтра я к тебе загляну... Не с утра, нет... Ты что, не понимаешь?.. Водитель, к Граффу! Она снизошла до того, чтобы помахать матери рукой из машины. У Граффа она сразу увидела мужчину, который ждал над рюмкой портвейна. |
