Грянул выстрел, и мечты сотника Хайло развеялись прахом. Тут же зазвенели клинки, всхрапнули лошади, и Хмырь, выхватив шашку, завопил: «Робяты, наших бьют!» – и бросил коня в галоп. «Режь, коли, руби!» – поддержали его братцы Иванко и Петро, выставили пики и ринулись следом. «Гей, хлопцы, держись! – выкрикнул Пивень, пришпоривая жеребца. – Держись! Идем! Щас супостату кишки выпустим!»

Но хлопцам помощь была не нужна. Три лихих казака Ромка, Прошка и Пяток вертелись на конях средь высокой травы, с сабель их стекала кровь, а порубленные хазары лежали в ковылях, глядя в небо незрячими глазами. Испуганные лошади без всадников умчались в степь, в одном стремени болтался пустой сапог, привязанные к седлам сумки били скакунов по бокам.

Хайло, с первым звоном сабель доставший пистолеты, направил коня к мертвецам. Такой была воинская привычка: раз палят и зазвенела сталь, хвататься за оружие. Но ехал он неторопливо, понимая, что ничего уже не изменишь, что не гонец он теперь для хазар, не посыльный государя Владимира, а разбойник, и что грамота княжья если и дойдет по назначению, так вместе с его хладным трупом. Сеча была такой внезапной и стремительной, что он успел лишь пистолеты вытащить да подумать: кто первый начал?… мои оглоеды или хазарские паскудники?… и с чего случилась драка?…

– Мамка родная! – воскликнул Чурила за его спиной, когда они подъехали к убитым. – Как есть посекли! Насмерть!

Сотник оборотился к Ромке, Прошке и Пятку. Лицо его было страшным.

– Ну, лиходеи, сучьи дети, что сотворили? Как мне теперь дело посыльное править? Как, мать вашу Исиду?

– Виноваты, старшой, погорячились! – пробормотал Ромка, пряча взгляд.

– Мы, это, их уважили, токмо что зады не облизали, а они… они… – Пяток махнул рукой.

– Кто стрелял? Кто, спрашиваю? – Брови сотника сошлись на переносице. – И почему грызня случилась?

– Так ведь, старшой, не хотели нас пропускать, никак не хотели, – зачастил Ромка. – Я им гутарю: барабыс каганга! – а они мне: ярамы! Я снова: эрышмынча барабыс! А они – юк да юк! Я опять: барабыс каганга!.. бир утарга!.. А мне: ярамы да юк, юк да ярямы! Тупые попались чучмеки, упертые! Ну, слово за слово… я их обругал… Тут главный их и пальнул из ружьишка… в меня, гад, целил, да я пригнуться успел… Прошка его саблей… И понеслось!

– Обругал? Как? – спросил Хайло.

Ромкино красноречие тут же иссякло.

– Башсыс… – прошептал он, со страхом глядя на пистолеты сотника. – И еще – биермен атаннын каберда… – Повисло молчание. Казаки отводили глаза, Свенельд в недоумении почесывал брюхо, Чурила морщился. Оглядев своих спутников, Хайло впервые заметил, что Алексашки среди них нет, и не слишком тому удивился. Говорил же москаль: ловкий я, изворотливый, скользкий, как мокрый обмылок!.. Раз жареным запахло, самое время ускользнуть…

– Я хазарский плохо понимаю, – молвил наконец Чурила. – Дед бабку колотил, чтобы по-хазарски не гутарила… любил очень, а за это бил… Одначе помнится мне, что эти слова ужас как поносные. Хужей нельзя хазарина обидеть. Зря ты, Ромка, это сказал.

– Так погорячился!

Хайло поднял пистолеты.

– Я тоже щас погорячусь. Пристрелю вас троих, головы велю на пики вздеть и поеду на хазарскую заставу с извинением. Вот, скажу, те безобразники, что ваших порешили… не горячие, правда, но еще теплые… Своей рукой наказал!

Лицо Пятка побледнело, Ромка судорожно вздохнул, Прошка Армяк повесил голову.