Юрий оживился.

– Не хочу германскую, государь, у них девки белобрысые да толстомясые. А мне чернявенькие любы! И чтоб шустрой была, как… как… – Он покосился на нимф под столом. – Может, грецкую княжну раздобудем, из самого Царьграда?

– До царьградских принцессок мы еще не доросли, – молвил князь Владимир с сожалением и допил чашу с мальвазеей. – Вот возьмешь Царьград, все девки будут твои.

– Тогда латынянку мне сосватай, они тоже чернявые!

– У латынян принцессок нет, а вот у германцев – как блох на бродячей собаке, – буркнул князь и призадумался. – Разве консульскую дочку найдем… или с богатым папаней-сенатором… Ну, посоветуюсь с Близнятой! Взять невесту из Рима тоже хорошо. Слышал я, девки там шаловливые да игривые! Сдюжишь, Юрасик?

– Не сомневайся, государь-батюшка! – бодро ответил княжонок и облизнулся.

Князь Владимир расправил усы, кликнул стольника и велел поганую эту мальвазею убрать, пусть кошаки ее лакают, а принести для веселия души и сердца крепкой медовухи, что и было тотчас исполнено. До вечера князь пил, посвящал наследника в тонкости политики, толковал про окно в Европу и так навеселился сердцем и душой, что сомлел вконец. Но здравого разума не утерял, и когда Юрий поднялся, чтобы оставить князя-батюшку в покое, поманил его пальцем, желая поделиться самым тайным. Княжонок склонил ухо к государевым губам, и сквозь пары перегара донеслось:

– К-курилы… К-курилы япошкам н-не отдавай… И п-пусть н-на Сах-халин не зарятся…

Вымолвив это, князь-государь обмяк в кресле и захрапел.

– Вот, лошадку добыл для дядьки Ермолая, – молвил Алексашка, нагло подмигивая сотнику. – Не пропадать же имуществу! Как говорится, князю слава, боярину почет, а москалю деньги. Или другой пользительный прибыток.

Хайло цыкнул на шельмеца, но в глубине души был доволен – во-первых, потому, что не бросил москаль сотоварищей, а во-вторых, без Алексашки планы, зреющие у сотника в голове, казались трудно выполнимыми. Спросив, верно ли они едут к городу Соча-кала, Хайло шибче погнал жеребца, не забывая озирать окрестности. Время у них еще было, но небольшое: пока наедут хазары с заставы, пока разберутся с убитыми, пока погоню соберут, день повернется к вечеру. А в темное время в степи ничего не сыщещь, кроме коварной ямы – подвернется такая под копыто, и будет всадник на земле, а лошадь без ноги.

Равнина уже не была совсем безлюдной, временами вдали виднелись отары овец и табуны лошадей, а при них – пастуший шалаш или юрта. Такое место сотник объезжал, прячась за холмами, коих в степи было предостаточно. Когда солнце пошло на закат, они одолели уже верст семьдесят. Ехали быстро, кони притомились, а сивый мерин Свенельда вовсе выбился из сил. Взошла луна, к счастью, не полная, а узкий серпик. Хайло велел остановиться, но лошадей не расседлывать и костров не жечь, а пожевать сухарей да выпить браги по глотку. Потом отозвал в сторонку свою малую дружину, Свенельда с Чурилой, а к ним Алексашку и Сидора.

– Нельзя нам в Саркел ехать, – молвил он соратникам. – Дорога дальняя, изловят нас и порешат без милости. Так что его каганское величество мы не увидим. Хотя головы наши ему, пожалуй, привезут. На пиках.

– К тому я не есть готовый, – пробурчал Свенельд.

– Я тоже. Не поедем в Саркел, – подвел итог Хайло.

– А как же грамота государева? – Чурила поскреб в затылке.