|
Лучше сесть в овраге и отстреливаться, но оврагов, как назло, не попадалось. Степь была ровной, как площадь в Киеве перед Зимним дворцом – ни оврагов, ни холмов, ни даже мелких ямок или буковых рощиц. К тому же и трава невысокая, лошадям по колено, так что и в ковылях не скроешься. Хазары, воины опытные, гнали их больше версты, гнали не галопом, но быстрой рысью, и своего добились: кони начали мелко дрожать, с губ их падала пена, ноги подгибались. Не для боя скакуны! И хоть было жалко их до слез, велел Хайло остановиться и положить лошадок в траву.
Старый казацкий способ: нет камней и ям, чтобы держать оборону, хоронись за коня. Ему – первые пули; будет он биться и кричать криком человечьим и умрет, закрывая хозяина. А тому, может, удастся спастись или хотя бы отплатить врагам за свою жизнь и за жизнь скакуна. Если спасется, запомнит, как меркли глаза его лошади и как пятнала траву ее кровь. Такое долго помнится! Конь родней казаку, чем жена. Пегий лег послушно, только фыркнул пару раз: мол, что же ты, всадник мой! Я еще могу скакать, могу унести от погони, а биться решишь, так опрокину любого врага! Хайло потрепал его за ушами, шепнул: «Прости, друг…» За пегим послушно легли другие лошади. Хазары подъехали на выстрел и остановились: знали, что казаков с налета не взять, биться будут, так перебьют не меньше трети. Впереди хазарского воинства был всадник в шапке с ярким пером; к нему приблизились двое, должно быть, помощники, стали совещаться. В обхват пойдут, тоскливо подумал Хайло. Если так, надо семь лошадок сзади положить, второй линией. Он пристроил винтарь на седле и вытащил пистолеты. Слева сопел Свенельд, справа щелкал затвором Чурила, а за ним лежали Алексашка с ребе Хаимом. Ребе, облокотившись на локти, озирался с интересом; наверное, не бывал в бою в долгой своей жизни и не ведал, чего ожидать. Впрочем, ему опасность не грозила, разве что случайная – как побьют казаков, станет он освобожденным пленником. На фланге ершились братцы Петро и Иванко. – Чего на пузах-то лежим? – бурчал Петро или, возможно, Иванко. – На-конь и вперед! Устроим им мочилово! – Порежем чучмеков! – грозился второй браток. – Чего старшой наш жмется? Лавки обшманать не дал, так хоть лошадок раздобудем! – Угомонитесь, – послышался голос Сидора. Он, должно быть, понимал, что жить им осталось ровно столько, сколько отпустят хазары. – Угомонитесь, дуралеи! Ты, Петро, башку выше седла не задирай, пулю в лобешник схлопочешь. А ты, Иванко, что лошадь положил к себе ногами? Забьется при смерти, лягнет, костей не соберешь! Сидор, однако, толковый мужик, подумал Хайло. Махнул винтарем, привлекая внимание, и крикнул зычно: – Слушай, казаки! Стрелять по моей команде и патронов зря не тратить! Прицельно бей! Чурила, лежавший по правую руку, высвистывал что-то грустное, потом совсем закручинился и сказал: – Нам их не повалить, старшой. Без пулемета никак не повалить! – Нет пулемет, есть топор, – Свенельд погладил древко секиры. – Очень гуд топор! Фатер майн фатер брать с ним город на другой сторона океана. Далеко, давно! С ярлом Френки Дрейк туда ходить. – Что за город? – полюбопытствовал Чурила. – Трудный названий… Мин… нет, Мун… – Вспоминая, варяг наморщил лоб. – Мунхаттан, вот! Большой, богатый! Месяц грабили! Совет хазарских начальников кончился. Помощники главного завопили протяжно, и отряд разбился натрое. С обоих флангов хотят обойти, решил Хайло. – Что они замыслили? Хотят-таки разбежаться? – Ребе Хаим привстал, но тут же плюхнулся в траву, придавленный рукою Алексашки. – Полегче, сын мой… не надо жать из меня масло, много не выжмешь… – Не выжмешь, ребе, – согласился Алексашка. |
