– Здравкаются, – сказал Ромка. – Наш иудей гутарит, что он ребе Чингисхаим из Соча-калы и вроде бы главным чучмекам известный. Глянь, кланяются да имена свои называют! Этот, который был с перышком, Кара Ерек, старшина порубежный, а другой Зуркют, в подначальных ходит.

– Еще чего? – спросил сотник, когда хазары кончили творить поклоны.

– Ребе спрос держит – почто Господа гневят?… почто в субботу драчку затевают?… почто за ним гнались, когда он едет вразумить неверных и привести их к Богу?… А они ему: ошибаешься, твое священство, не суббота нынче, а самый подходящий день, чтобы неверным этим кровь пустить! А тебя, значит, отвезти в Соча-калу с почетом и бережением.

Но ребе, на глазах изумленных казаков, вдруг затопал ногами и завопил так пронзительно, что хазарские кони подались назад, а воины снова стали приседать и бить поклоны. Ребе Хаим расправил свои темные одежды, приосанился и шагнул к хазарам, повелительно вытянув руку. Кара Ерек с Зуркютом переглянулись и отступили.

Сотник ткнул Ромку в бок.

– Ну, что там у них? Чего толкуют?

– Это даже я разбираю, – молвил сын Меншиков, запустив в волосы пятерню. – Субботой их ребе пугает.

– Не пугает вовсе, а вразумляет чучмеков, – возразил Ромка. – Сильно гневается, но вразумляет! Вы, говорит, башсыслар, то исть дурачье стоеросовое! Я – Божий человек и лучше всяких шлемазлов знаю, куда и зачем мне ехать! Сказал, к неверным, так будет к неверным! И мне известно, когда святой субботний день! – Толмач перевел дух и добавил: – Еще велит им обратно вертаться, молитвы читать и кушать лапшу с курятинкой.

Ай да ребе! – подумал Хайло, когда хазары, откланявшись, стали садиться на коней. Ай да ребе! Друг Давид когда-то рассказывал сотнику про воеводу Иисуса Навина, к просьбе коего бог снизошел, остановив в небе солнце. Подвиг воистину чудесный, но ребе как явно того Навина превзошел, запросто передвинув время. Конечно, с разрешения Господа, и значит, ребе Хаим был со своим богом в самых лучших отношениях. Ведь не поразили его ни гром, ни молния!

Хазары, оглядываясь на казаков, поворачивали лошадей. Ребе что-то крикнул им вслед, поманил пальцем, и один хазарский воин, невысокий и щуплый, торопливо вернулся, спрыгнул в траву и стал разуваться. Затем с поклоном вручил ребе Хаиму сапоги, залез в седло, снова поклонился и, догоняя своих, пустил коня галопом. Сбившись плотной кучей, хазары мчались в степь – должно быть, торопились отпраздновать субботу с молитвами, лапшой и курицей.

Полезный обычай и очень благочестивый, размышлял Хайло, глядя им вслед и стараясь подавить сомнения. Полезный-то полезный, но для кого как! Что до киевского государя, тот привык воевать, когда душа запросит, а если уж пить и праздновать, так не в одну субботу, а десять дней подряд. По этой причине вера иудеев могла на Руси не прижиться. Правда, помнилось сотнику, что друг Давид не отказывался драться по субботам и не молился с утра до ночи. Возможно, иудейский бог питал к Ассирии большую неприязнь и дозволял мочить ассиров всякий день.

– Поднимайте коней, – распорядился Хайло, глядя, как ребе бодро шагает в новых сапогах. Его священство выглядел довольным – подошел, притопнул и полез на своего аргамака. Уже сидя в седле, сказал:

– Поношенная обувка, зато впору! Теперь бы приличный лапсердак найти… Ну, Господь захочет, так пошлет! Едем!

Алексашка, вертевшийся неподалеку, ухмыльнулся.

– А можем ли ехать, ребе? Вроде ты говорил, что в субботу нельзя путешествовать?

– Верно, нельзя. Но сегодня у нас середа.

Сын Меншиков даже рот разинул от удивления.