Хоть сказано это было на неизвестном языке, смысл от Помпония не ускользнул. В ярости сорвав золоченый венок, он вскинул его вверх и закричал великим криком:

– Все ложь, что изречь иудей! А правда – вот она, правда! Обряд нечестивый в его вере, от нечестивого проклятого бога! Есть и пить они гнушаются с прочими людьми, не принимают в дом гостей другого племени, а если примут, убивают их! Интригу плетут, чтобы мир захватить! К злату жадны, как зверь гиен до падали!

Сложив руки на груди, ребе Хаим спокойно ответил:

– Нет у меня злата, все на тебе висит, римлянин. Про интриги мировые и убийства гостей мне ничего не ведомо. Вранье все это, чтоб я так жил! А насчет еды и питья ты сильно ошибся, и это все увидят. – Тут ребе поклонился князю. – Вот в чужом доме я стою, среди чужих людей… Пусть, государь, принесут мне питья крепкого, какое лишь на Руси варят, а к нему бублик на закуску. Пусть принесут, а римлянин посмотрит, как я пью и кушаю в твоем дворце.

Князь Владимир повел бровью.

– Первача ему дайте! Из моей чарки! И закусить, что попросил!

Набежали слуги с подносами, притащили чарку в три кулака и бубликов блюдо. Все в палате замерли – смотрели, что станется с ребе, ибо чарка была немаленькая, а первач княжеский изрядно крепок. Ребе принял питье, поклонился князю, молвил: «Лехаим!» – и высосал крепкое на единый дух. Крякнул, пожевал бублик и снова поклонился.

– Благодарствую, государь!

Среди бояр послышались смех и выкрики:

– Одолел, леший его побери!

– Наш человек, одначе!

– Теперь пусть Помпохе поднесут! Пусть пьет, а мы посмотрим!

– Что Помпохе?… Все пусть пьют! Нам тревезых волхвов не надо!

– А еудей годится! Лихо выпил!

Ребе Хаим повернулся к боярам, отвесил поклон налево, отвесил направо и сказал:

– Ну выпил! А кто ж у нас в Жмеринке не пьет?

Князь усмехнулся, наследник тоже выдавил улыбку, а бояре зашумели весело. Что до священств иноземных, то египтяне казались спокойными и походили видом на каменных сфинксов своей родной земли, а латыняне сильно взволновались – Помпоний тряс щеками, Цицей Каппа глядел хмуро, а Марий Гординий шарил у пояса, будто нож искал.

Кудря, Лавруха и Близнята Чуб сблизили головы, зашептались.

– Похоже, приглянулся государю иудей, – тихо молвил Чуб. – Княжью чарку ему поднесли!

– Я и говорю, опасный человек, – пробормотал Лавруха. – Обратает господина нашего, и будет тот под его дудку плясать.

– Боюсь, Помпоха супротив него не выстоит, – заметил Кудря. – Лапоть, хоть и латынянин!

– Лапоть, – согласился Лавруха. – Уж взялся врать, ври так, чтобы не поймали.

Кудря горестно вздохнул.

– А вдруг князь-батюшка латынян погонит? Что делать-то станем, братие? Деньги возвращать?

– Плохая мысль, – сказал Близнята Чуб.

– А есть хорошая?

– Шшш… Поглядим, что дальше будет. Не такой уж простак этот Помпоний.

Словно оправдывая эти слова, Помпоний Нума ринулся в бой. Воздев обе руки к потолку, сверкая перстнями и браслетами, он встал перед князем и зычным голосом воскликнул:

– Слушай, славный государь, слушай все, патриций! Не все я поведать про иудейский обряд! Тайный есть и самый мерзкий! Печь они хлеб особый по названию маца, а месить тесто для хлеб не с вода и молоко, а с кровь! И кровь брать у младенцев иной веры, покупать их или воровать и резать жилы медным ножиком, что вручил их бог нечестивцу Моисею на горе Сион! Вот правда о них, вот…

Бац! Кулак ребе Хаима врезался Помпонию в скулу под глазом.