Я поставил Хёрсту условие: я авансирую ему пять тысяч фунтов без обеспечения и не потребую уплаты, а он составит расписку, что передает мне свою долю наследства Джона Беллингэма, если она не превышает десяти тысяч фунтов, или же две трети любой унаследованной им суммы, если она окажется более десяти тысяч. Он спросил, заверен ли документ, я ответил, что еще нет, — так и было на самом деле. Он поинтересовался, читал ли я текст завещания, какое собирается сделать его кузен, и я опять сказал правду, предупредив Хёрста, что бóльшую часть своего состояния Джон передает младшему брату Годфри. Хёрст подумал и согласился; я выплатил ему аванс и забрал расписку.

Через два дня я встретился с Беллингэмом, объявил ему, что текст удовлетворителен, и посоветовал собственноручно переписать завещание с черновика набело. Недели через две Хёрст рассчитался с кредиторами, а Джон Беллингэм принес чистовой вариант документа и в присутствии свидетелей подписал его в моей конторе. У меня, таким образом, появился шанс на значительную долю наследства, если только Годфри не опротестует притязания Хёрста и суд утвердит второй пункт. Теперь вы, доктор Торндайк, понимаете мотивы моих действий, равно как и то, что вы вплотную приблизились к истине. Я очень хотел, чтобы Хёрст остался в стороне от тех событий, о которых сейчас расскажу.

Я действительно побывал у Беллингэма на Куин-сквер в октябре тысяча девятьсот второго года, о чем подробно и до известной степени правдиво говорил на суде. Встреча состоялась на третьем этаже, где в одной из комнат находились раритеты, привезенные Джоном из Египта. Мумия и еще какие-то древности лежали упакованными в закрытых ящиках. После долгого обсуждения и обмена впечатлениями я проводил мистера Норбери вниз до подъезда, и мы еще с четверть часа беседовали у порога. Джон оставался на третьем этаже: он зажег лампу, принес инструменты, кажется, молоток и кусачки, и принялся один за другим вскрывать ящики.

К слову сказать, особняк на Куин-сквер — настоящий музей. Верхняя половина отделена от нижних этажей дома массивной дверью, которая ведет на лестницу и запирается на американский замок. Один ключ хранился у Джона, другой — у меня. Слуга не имел ключа и мог попасть наверх только с кем-нибудь из нас двоих. Пожимая на прощание руку доктору Норбери, я заметил, как слуга прошмыгнул мимо и спустился в подвал, очевидно, за коксом. Поднимаясь назад, я уловил знакомые звуки: Джон постукивал молотком, выдирал кусачками гвозди и отвинчивал крышки. Я отпер дверь в верхние этажи своим ключом, и в ту же секунду раздался грохот, после чего все стихло.

На лестнице было темно, я зажег газовый фонарь; еще два пролета, и я вошел бы в холл третьего этажа, как вдруг в глаза мне бросилась рука, свисавшая с верхней площадки на повороте. Я не помню, как одолел последний пролет, и увидел на полу Джона: на его виске зияла рана, оттуда стекала кровь. Молоток с окровавленным заостренным концом валялся рядом. Я осмотрелся: застилавшая лестницу клеенчатая дорожка была порвана, с верхней ступеньки свисал выдранный клок.

Я решил, что Джон торопливо сбегал вниз с инструментом в руке. Нога его случайно застряла в дырке дорожки, он полетел с лестницы головой вперед, скатился со ступенек на ближайшую площадку и, падая, напоролся на острие. Я быстро чиркнул спичкой и наклонился. Голова занимала странное положение: казалось, что шея сломана; кровь еле сочилась. Джон не шевелился и не дышал, пульс не прощупывался.