А в декабре 1954 года состоялся Второй съезд Союза писателей, который не созывался с 1934 года.

Съезд надежд не оправдал: "…был похож на тусклое зеркало из жести, в котором отражалась не литература, а настороженность, встречающая прямой и откровенный разговор о литературе, – писал в своих мемуарах Вениамин Каверин, – в тридцатых годах эта настороженность была далеко не нова. И тогда случалось мне встречать почти необъяснимую холодность, едва я заговаривал в кругу литераторов о профессиональной стороне работы. Сдержанная скука, естественная, когда говорят о неизбежном, но давно потерявшем право на внимание, устанавливалась медленно, но неотвратимо… На Втором съезде Паустовскому не дали слова. Делегация (в которую входил и я) обратилась по этому поводу в президиум к К. Симонову, но он вежливо ответил, что имя Паустовского числится в списке писателей, которые намерены выступить в прениях, и если очередь дойдет… Очередь не дошла".

Но газеты с восторгом писали: "Крупнейшим литературно-политическим событием явился II Всесоюзный съезд советских писателей, состоявшийся в Москве 15–26 декабря 1954 г. Съезд заслушал и обсудил доклад А. Суркова "О состоянии и задачах советской литературы" и содоклады: К. Симонова – "Советская художественная проза", С. Вургуна – "Советская поэзия", А. Корнейчука – "Советская драматургия", С. Герасимова – "Советская кинодраматургия"… На съезде были также заслушаны и обсуждены доклады: Н. Тихонова – "Современная прогрессивная литература мира", Л. Леонова – "Об изменениях в Уставе Союза советских писателей" и доклад ревизионной комиссии, с которым выступил Ю. Либединский".

Говорили дежурно и заученно, но все-таки то там, то здесь звучало нечто новое.

Речь Ольги Берггольц отличалась от других. Она критиковала литературное начальство, говорила, что к литературе у нас подходят "не с позиций мастерства и художественности, а совсем с других позиций, нередко конъюнктурных". Напомнила о писателях, которые "не входят в обойму", – Михаиле Светлове и Евгении Шварце.

Стенограмма ее выступления содержала ремарки: "Движение в зале" и "Аплодисменты". Но в стенограмму съезда попало не все.

Писатель Григорий Свирский рассказывал, какое впечатление произвела Берггольц:

"Помню, как повалили в зал писатели, дожевывая на бегу бутерброды. Это объявили выступление "блокадной поэтессы" Ольги Берггольц. Белое, испитое, измученное лицо ее и едва слышный мерцающий голос вызвали в президиуме почти панику: она заговорила о праве писателя на самовыражение… О том, что без самовыражения нет ни писателя, ни литературы… И вдруг, повернувшись к дергающемуся президиуму, она сказала с усталостью и застарелой тоской вечного зэка: – А вообще вам этого ничего не надо… Литературы, говорю, не надо. Вам нужен один писатель, да и то… Ни я, никто из соседей так и не разобрали завершающего слова… "Да и то…" – что "да и то…"? Это слово выпало из официальной стенограммы, из которой вообще выпадало довольно много. Мы принялись выспрашивать всех подряд: "…Что "да и то…"?" Сама Ольга Берггольц уже не помнила: она сидела в буфете, в углу, наливая дрожавшей рукой водку в стаканы и стараясь хоть таким путем быстрее уйти, пускай на время, из этого страшного мира, где литературу публично казнят, как некогда казнили цареубийц".