Но вот в дневнике, продолжая следовать законам советского двоемыслия, пишет прямо противоположное:

"Год назад – какой был подъем, несмотря на страшный выстрел себе в сердце Фадеева. – Так верили, что вот теперь будем писать и говорить правду, и уж что бы то ни случилось (а вообще-то ничего и не случилось!) – не дрогнем, не уступим, ничего не предадим. Да, бюрократия, аппарат будут сопротивляться, но ведь мы вернулись к ленинским нормам, массы за них, – нет, мы дружно сломим эту бюрократическую косность, надо только быть смелей, и говорить правду, правду, правду и ничего не бояться, – за нас, правда, и ведь мы оказались правы! Мы не верили в виновность миллионов арестованных товарищей, мы считали вредным адм-бюро-руководство, – мы оказались правы. Так будем же верить себе и – нечего бояться!

В таком состоянии… я выступила 15 июня прошлого года… В декабре 1956 года после кровавых венгерских событий, курс был круто изменен. А Х<рущев>. провозгласил, – "дай вам бы быть всем такими, как товарищ Сталин". Я попала за свое выступление в запретное письмо ЦК, под названием "О вражеских вылазках"… и т. д. и вынуждена была – пусть сквозь зубы, пусть почти издевательски, но признать "своей ошибкой", – "тот факт, что выступала на б/п собрании с критикой постановлений ЦК об искусстве". Повторяюсь, я ни звуком не отказалась от своей точки зрения на эти постановления, но ведь и то, что я должна была написать, перекорежило меня донельзя. Не из-за лично – себя, но как факт начавшегося "отката". И отказ от своего – все отказ.

Однако лишь на недавно минувшем пленуме правления ССП обнаружили мы, как далеко зашел этот "откат". Это уже не откат, это чистый рецидив сталинщины, в еще более гнусной и еще более лицемерной маске – маске кукурузника. Саша-то Фадеев как в воду глядел, когда стрелялся!

"Подвергнуты уничтожающей критике" самые лучшие, самые передовые произведения минувшего года, где люди попытались заговорить по-человечески, где они были наиболее чистосердечны: "Не хлебом единым" Дудинцева, "Собственное мнение" Гранина, "Семь дней недели" С. Кирсанова, сборники "День поэзии", "Лит. Москва", деятельность Казакевича, Алигер, Твардовского, Тендрякова, выступления Паустовского, Каверина, Славина, Рудного и т. д. и т. д. Попал по моей неосторожности сюда и подлец – Костя Симонов, который, однако, быстро "осознал", напредательствовел и вышел вновь в авангард "своих". Уже то, что товарищи, "напозволявшие" себе, промолчали на пленуме, не выступив с покаянием, – уже это победа. Их, в первую очередь Твардовского, буквально принуждали выступить с покаяниями. Запад же призывал "к подвигу молчания". Они не выступили".

В мае 1957 года на правительственной даче состоялась встреча Хрущева и членов Политбюро с писателями, художниками, артистами.

Под шатрами были накрыты столы, началась беседа. Маргарита Алигер тихим голосом благодарила партийное руководство за разоблачение культа личности Сталина, но сказала: "Надо восстановить социалистическую законность и в нашей литературе".

Ее прервал Хрущев. Багровея, заорал, что предпочитает беспартийного Соболева таким коммунистам, как Алигер.

"Мне не страшно, а только противно, – с горечью констатировала Ольга в дневнике. – Страшно – это "признавать ошибки" так, как сделала это Маргарита Алигер.