Собрались, когда начало темнеть. В сумерках ярко горели костры, морской ветер трепал языки пламени, будто хотел оборвать лепестки с огненного цветка и унести в небеса. Один костер, самый большой, посреди песчаной площадки освещал борт лодьи и головы мертвых гребцов, сидящих на скамьях возле весел. При каждом были его пожитки, оружие. Тело Черниги, как подобает вождю, лежало на возвышении у кормы, под его стягом. Малая дружина приготовилась к походу.

Не каждый мужчина и даже не каждый знатный человек отправляется на тот свет на корабле. А только тот, кто при жизни носил золоченый шлем и имел свой стяг, выводил дружину на поле боя и указывал ей путь к победе или смерти. Чернига в жизни мало ходил по морям – сын бывшего викинга и славянки, он сам по рождению уже принадлежал к оседлой руси, пустившей корни в землю славян. Но он умер в походе, и могилы на суше у него не будет. А там, куда его привезет этот корабль, его встретят все разделившие этот путь, где бы ни нашли они свою дверь из земного мира в небесный.

Народ уже собрался. Все войско не могло здесь поместиться, и каждый вождь пришел с малой дружиной – родичами и старшими оружниками, чтобы потом рассказали остальным, как все прошло. Только черниговцев было больше половины – явились все, кто знал воеводу при жизни. Младшие отроки присматривали за котлами, остальные уже расселись на земле, на кошмах и просто на песке. На выложенных длинным рядом щитах расставили миски и разложили ложки.

– Эх, выпить нечего! – вздохнул Дивьян, подходя к князю. – Уж воевода наш по этому делу был умелец! И медов стоялых у него всегда запас был, и на ягодах, и на травах! А тут…

– Травы есть, да меда нет, – подхватил Краснобай, родич радимичского князя Огневита.

Как ни ломали головы лучшие умы дружины, способа раздобыть хоть сколько-то хмельного не нашли. Ни молока, ни меда, из чего можно сделать скороспелую брагу для проводов, раздобыть на этом пустынном берегу было никак невозможно.

– В греки попадем, вина возьмем – тогда выпьем на старика, – утешил Ингвар.

– Кабы не родич ваш, уже бы там были, – буркнул Дивьян.

Вместе с Ингваром и его приближенными пришел Боян. Внутри стана он пользовался почти полной свободой, но передвигался мало – хромал из-за раны в бедре и опирался на посох из свежевырубленной жерди.

– Добри Небеса, что это? – охнул он, едва увидев лодью.

Мистина в удивлении повернулся к нему, не понимая, чего в этом такого особенного.

Боян показывал на троих дунайских пленников: девушку и отроков. Этих нарядить было не во что, они оставались в своих бедных одеждах, только у девушки на голове появился цветочный венок, старательно сплетенный руками зелейника Колояра. Ее длинные черные волосы были распущены и тщательно расчесаны, а на бледном лице застыло отрешенное выражение, будто душа ее где-то не здесь. Лишь глаза странно блестели.

Мистина кивком подозвал Колояра:

– Ну как?

– Готово! – Держанович кивнул на пленников, явно гордясь своим умением. – Годится здешняя сон-трава. Уже в очи Маренины смотрят все трое.

– Кто сии люди? – встревоженно воскликнул Боян и даже подошел ближе, хотя передвигаться ему было нелегко. – Где вы их взяли? Что вы с ними хотите сделать? Добри Небеса!

– Где взял Буеслав – мы не спрашивали, а пойдут они с дедом в Навь, – пояснил Мистина.

И добавил:

– Вместо тебя и твоих парней. Понимаешь?

– Господи Исусе! – Боян побледнел. – Я же говорил вам! Мы, болгары, – христиане! Боги Нави не получат наших душ, даже если вы убьете нас во имя их! Вы погубите их напрасно!

– Мы наш долг ему отдадим, а там, за крадой, пусть он сам за своим добром следит, – усмехнулся Мистина.