– Да ну неужто будем столько ждать? – кричали оттуда. – Пока тридцать лет пройдет, мы и сами только до отхожего места и дойдем своими ногами!

– Княже, веди нас опять на ромеев! Им-то небось семи лет хватило жирком обрасти!

– Враз бы и мы все в ромейское платье оделись!

– А Свенельдовых не возьмем! Им и так довольно!

– Точно! Свенельд свою добычу на три жизни вперед уж взял!

Дружина снова начала волноваться: пиво и мед ударяли в головы.

– На ромеев! На ромеев, княже! – нестройно голосили на нижних концах столов.

– Да смолкни ты, Гуляйка! – Боярин Боживек, хмуро слушавший этот вой, вдруг метнул обглоданную кость, так что она ударила о стену над головой кого-то с того конца стола; княгиня в ужасе всплеснула руками, испугавшись, что замарают и повредят драгоценную паволоку. – Раззявил жерло и давай реветь! Да кто вас пустит на ромеев? Нарушь мы договор – купцам нашим больше там прокорма не видать, да и на порог не пустят! Все тогда в шкурах ходить будем вместо паволок!

– Княже, уйми ты этих дураков! – поддержали и другие бояре. – Докричатся до беды. Договор у нас, торгуем, все бы хорошо! Паволок им мало!

– Вам-то не мало! – вскочил с места Гуляй, из младших воевод разгонной дружины. – У вас-то вон сколько добра, хоть каждую свинью во дворе в ромейское платье одеть! А мы – как собаки, зимой в полюдье, летом в степь, ни дома, ни бабы, ни сынов, ничего! Так и помрешь где-нибудь – никто не вспомнит, где закопали, да и некому будет вспоминать! Сами живете хорошо, а для других жалко!

– Да поймите вы, дубье березовое – не сможем с ромеями торговать, и вас кормить не на что будет! – втолковывал ему и товарищам старший Гордизорович, Добылют. – Вон, княжьих бобров да куниц из Волховца привезли, теперь ромеям продадим, ногат получим, вас же кормить и одевать. А иначе куда – есть будешь этих бобров, что ли?

– А бобра зажевать – ничего так! – весело крикнул кто-то, размахивая окорочком зажаренного бобра.

Вокруг засмеялись, но Гордизорович только махнул рукой.

Эти разговоры и споры здесь шли так часто, что князю давно надоели, и он не вмешивался. А ведь всего лет десять назад он сам был среди тех, кто жаждал похода на ромеев, и повторял примерно то же самое, что сейчас говорил Гуляй.

– Мы перед тем походом срок выждали и ряда не нарушили! – кричал Острогляд. По его возрасту когда-то считали срок первого договора, и к его окончанию он подошел в расцвете сил. – Клятвы, богам данные, сдержали! И то… – Он запнулся, вспомнив, что богам все же было за что наказывать киевскую дружину неуспехом первого похода. – Коли слово нарушим, нас и боги проклянут, и от людей нам, русам, никакого не будет уважения!

– Мы должны соблюдать договор, если хотим, чтобы нас считали за равных! – крикнула княгиня Эльга.

Все это время она с волнением прислушивалась к бурному спору, и видно было, что она принимает его близко к сердцу. Такой же спор когда-то сделал ее киевской княгиней, но он же столкнул ее мужа с ее родней. Обошлось без пролития родной крови, но Эльга до сих пор ощущала в душе неудобство, изредка вспоминая об этом. Она стремилась к тому, чтобы в дальнейшем русь вела себя достойно, и делала для этого все, что было в ее силах.