Совещание проходило за кулисами театра, в красном уголке, со стен которого на участников совещания смотрели некогда знаменитые женоподобные тенора, красавцы баритоны, мрачные басы и тучные колоратурные сопрано. Окаемов смотрел на застывшие лица оперных корифеев и, чтобы отвлечься от происходящего, придумывал им характеры и привычки. «Этот был добряк и больше всего на свете любил выпить», - думал он о басе. В это время слово взял Коля Борков, и Окаемов услышал слова, заставившие его замереть…

- Я хочу говорить о странной политике нашего нового шофера, Сергея Гудкова…

Все участники совещания смотрели на Окаемова, а он впился взглядом в оратора.

- Для всех нас, - продолжал Коля Борков, - дорога каждая государственная копейка, раз она, значит, государственная. А давеча вот что вышло: Гудкова послали за нашим имуществом во Дворец культуры, где у нас был выездной спектакль. Надо было привезти декорации и реквизит. Наш прежний шофер Савелий, бывало, сам все посмотрит, не забыли ли что, а потом уж везет. А тут я спрашиваю Гудкова: «Реквизит привез?» - «Не знаю», - отвечает. Тогда я ему говорю… - Коля Борков точно рассказал о своем разговоре с новым шофером и закончил речь так: - Первый раз за всю мою жизнь я вижу такую политику! И пусть товарищ Гудков разъяснит нам: что это за политика?

Коля Борков сел и боком уставился на Окаемова. Председатель сказал:

- Давай, Гудков, отвечай: было у тебя такое заявление?

Окаемова душила ярость. Он боялся встать, ему казалось, если он поднимется, он бросится с кулаками на всех этих ненавистных ему людей. С огромным трудом взял он себя в руки, медленно встал и с ужасом обнаружил, что… не знает, что надо говорить.

- Ну, давай, давай, Гудков, - добродушно поторапливал председатель.

- Не было этого! Борков врет! - выкрикнул Окаемов, подчиняясь первому толчку мысли: надо все отрицать.

Лицо Коли Боркова побагровело, он вскочил:

- Тут все знают, что Борков не врет! Никогда не врет!

- А было, Гудков, так чего запираться? - миролюбиво усовещевал Окаемова председатель. - Было, но больше не будет. Так и скажи…

Окаемов обвел комнату пустыми глазами. Он знал, что ему делать, когда в Лондоне его прижала к стене английская контрразведка. В Кракове он сумел выпутаться из положения, которое казалось безнадежным. А вот как поступить здесь, он не знал. Речь шла о трех литрах бензина, а он ничего не понимал, будто разговор шел на неизвестном ему языке, когда эти три литра именовались какими-то совершенно неведомыми ему словами.

- Ты, Гудков, не бойся. Скажи честно, - поддерживал Окаемова председатель, - так, мол, и так - было, но теперь ты понял, как надо работать…

- Я теперь понял… как надо работать, - механически повторил Окаемов и добавил еще слова, неожиданно всплывшие из давнего времени: - Я признаю свою ошибку…

- Значит, Борков не врет?… - победоносно крикнул Коля.

- Да, было… - Окаемов сел.

- Нельзя же так, товарищ Гудков! - крикнул Коля Борков. - Ты будто с Луны упал…

Все засмеялись, и, может, этот смех и спас Окаемова - люди всласть посмеялись над «упавшим с Луны человеком» и больше о нем думать уже не хотели.

- Как там на Луне - бензин даром идет? - подтолкнул Окаемова локтем старик плотник.

- Даром. - Окаемов улыбнулся.

В это время уже выступала девушка-уборщица. Поглядывая смешливыми глазами на плотника, она притворно удивлялась: откуда это столько гвоздей берется в мусоре, когда она подметает сцену? «За неделю целое кило наметаю!..»

Совещание окончилось в четыре часа. У выхода из театра Окаемов столкнулся с Колей Борковым, который пропустил его мимо себя, провожая внимательным косым взглядом.