– Чуднoе какое‑то ощущение.

– Какое?

– Не могу его описать. Точно наждачная бумага. Неприятно.

Герхард кивнул и записал:

«№ 5 – электрод потенциального припадка».

Иногда такое случалось. Время от времени оказывалось, что электрод может стимулировать припадок. Никто не мог понять причины этого – и Герхард полагал, что этого никому никогда не удастся понять. Мозг, считал он, не поддается рациональному постижению.

Работа над программами вроде «Джорджа» и «Марты» привела его к убеждению, что простые компьютерные команды могут приводить к сложному и непредсказуемому поведению. Верно и то, что запрограммированная машина могла превосходить способности программиста – это было ясно продемонстрировано в 1963 году, когда Артур Сэмюэльс из «Ай‑Би‑Эм» запрограммировал машину играть в шашки – и машина вскоре стала так хорошо играть, что обыграла самого Сэмюэльса.

Однако все эти эксперименты проводились с компьютерами, в которых цепей было не больше, чем в мозге муравья. Человеческий же мозг значительно превосходит муравьиный по сложности, и программирование человеческого мозга могло растянуться на многие десятилетия. Как можно было серьезно ожидать, что его можно познать?

Тут была также и философская проблема. Теорема Геделя: никакая система не может сама себя объяснить, и никакая машина не способна познать собственные действия. Самое большее, чего человеческий мозг, по убеждению Герхарда, мог добиться после многолетних усилий, – так это расшифровать мозг лягушки. Но человеческий мозг никогда не сумеет исчерпывающим образом расшифровать самое себя. Для этого необходим сверхчеловеческий мозг.

Герхард полагал, что когда‑нибудь создадут такой компьютер, который сумеет разложить по полочкам миллиарды мозговых клеток и сотни миллиардов их взаимосвязей. Тогда‑то наконец человек получит желаемую информацию. Но не человек выполнит эту работу – ее выполнит интеллект иного, более высокого порядка. И человеку, естественно, не будет дано узнать, как работал этот компьютер.

Вошел Моррис с чашкой кофе. Он отпил глоток и взглянул через стекло на Бенсона.

– Как он там?

– О'кей! – ответил Герхард.

– Электрод номер шесть, пять и пять, – продиктовал Ричардс.

В соседней комнате Бенсон никак не отреагировал. Он болтал с Росс об операции и о не покидающей его головной боли. Он держался спокойно: его явно ничего не беспокоило. Они повторили стимуляцию – и вновь в поведении Бенсона не произошло никаких изменений. Тогда они продолжили поиск.

– Электрод номер семь, пять и пять, – сказал Ричардс. И пустил разряд.

Бенсон резко выпрямился в каталке.

– О! Вот это здорово!

– Что? – спросила Росс.

– Вы сможете повторить?

– Что вы ощущаете?

– Мне приятно, – ответил Бенсон. Он, похоже, переменился в лице. – Знаете, – сказал он после паузы. – Вы очень милый человек, доктор Росс.

– Спасибо.

– И очень привлекательная женщина. Не помню, говорил ли я вам это раньше.

– Как вы себя чувствуете?

– Вы мне ужасно нравитесь, – сказал Бенсон. – Не знаю, говорил ли я вам это раньше.

– Мило! – сказал Герхард, глядя через стекло. – Очень мило.

Моррис кивнул.

– Сильный терминал удовольствия. Он, кажется, возбудился.

Герхард сделал пометку в журнале. Моррис отпил глоток кофе. Они подождали, пока Бенсон успокоится. Потом Ричардс монотонно продолжал:

– Электрод номер восемь, пять милливольт, пять секунд…

Сеанс стимуляций продолжался.