Я толкнул дверь и поднялся по лестнице. Освещение было тусклое, электрическое. Сверху с граммофонным скрипом слышалась разудалая песня, можно даже с трудом было различить слова:

Я поднялся на второй этаж, толкнул дверь и очутился в служебном помещении конторы, куда путь был открыт только особо доверенному персоналу. И откуда сейчас доносился романс.

В советских учреждениях по большей части царят аскеза и рационализм — тесные помещения, невзрачная канцелярская мебель, всю другую или растащили, или спрятали с глаз долой, лишь бы контролирующие органы не заподозрили в злоупотреблениях и буржуазных наклонностях. Артель же по большому счету — это частная лавочка. И конторские интерьеры там зависят только от предпочтений руководства и финансовых возможностей. Предпочтения местных хозяев были очевидными. Контора больше походила на богемный притон. И это помещение иначе как будуаром назвать язык не поворачивался, хотя по всем документам оно и значилось как зал для заседаний.

Мебеля тяжелые, резные, старорежимные. Желтый матерчатый абажур с бахромой. Древний граммофон с громадной медной трубой. На длинном столе с ножками-тумбами вызывающе богатое для нынешних голодных времен угощение — бутерброды с рыбой и ветчиной, соленья, сало и даже бутылка коньяка — и где они ее только взяли! Густой дым сигарет — топор бы завис в нем. Только опиума для полноты картины не хватает. Такая сценка из серебряного века.

На бархатной кушетке томно развалилась Авдотья Михайловна Сабанцева, та самая, из-за которой меня только что хотели мутузить за культпоход с ней под ручку в театр. В папиросно-сигаретном дыму плавали еще три фигуры. Председатель артели Викентий Каргин, шофер артели Глеб Черемис. И примкнувший к ним Артем Ярошенко, можно сказать, человек искусства, работник Большого театра. Правда, трудился он там по документам рабочим сцены, а на деле работягой от скуки на все руки. Руки золотые, все же бывший сапер.

Вот она, моя терроргруппа, филиал базирующейся в Париже контрреволюционной организации «РБХ», что расшифровывается «Русь Без Хама». Смелое такое название, выразительное и, главное, полностью отражает нравственное и психическое состояние участников. Они вечно пребывают в атмосфере тлена и легкого безумия, которая тут никогда не развеивается.

У Француза они проходили под оперативными псевдонимами Конторщик, Шофер, Сапер и Поэтесса. Такая вот веселая дружная компашка. Я для них эмиссар.

Сапер, стоящий у граммофона, поднял иглу от пластинки, музыка смолкла.

— О, наш вождь. Веди нас к победам, — промурчала, вытаскивая изо рта мундштук с длинной сигаретой, Авдотья, ошпаривая меня томным взглядом. Вот как у нее получается в любом положении глядеть вызывающе и томно?

Женщина она была видная и ухоженная, хорошо одетая, что в гиблых местах вдоль реки Яузы высвечивало ее будто прожектором — как яркого африканского попугая на фоне блеклых сизых голубей. Поэтому она вечно притягивала взоры и толкала особей мужского пола на различные экспрессивные поступки. Тянула она как магнит всяких субъектов типа «Ромео», несмотря на разницу в возрасте — ей было далеко за тридцать. Формально она была женой Конторщика и бухгалтером артели. Что не мешало ей вилять хвостом, создавать вокруг себя ажиотаж и оставлять поклонников с носом… А может, и не всегда оставлять. В общем, дамочка еще та бомба замедленного действия. И привлекает лишнее внимание к артели. Хотя есть и такой способ маскировки — создавать вокруг себя ажиотаж по мелочам, чтобы никто не замечал главное. А главное тут то, что артель «Революционный ткач» есть не что иное, как прикрытие для подпольной организации.

Вообще артели — это не только ячейка народного хозяйства, но и отличная завеса для всяких темных и тайных делишек.