— На арест он никогда не решился бы, — мягко возразил Хорти, слегка шокированный такой прямолинейностью адъютанта. Хотя весь регентский опыт подсказывал контр-адмиралу, что, как бы он ни оспаривал тот или иной прогноз Анташа, в конечном итоге предсказание «придворного аристократа» всегда сбывалось. — Арестовывать главу независимого государства, которого ты пригласил в свою ставку на переговоры! На такое редко решались даже правители Монголии и Персии.

— Но ведь решился же Гитлер ввести в Венгрию свои войска, в том числе и части СС, а также структуры СД и гестапо; а, введя, сразу же начали депортацию в концлагеря венгерских евреев и цыган.

— Германские войска были введены с нашего согласия, — как можно сдержаннее напомнил Хорти. — Как войска союзников, а также в связи с тем, что вражеские войска приближаются к нашим границам. И вообще, это не тот вопрос, который мы с вами, Анташ, обсуждаем.

— Кто знает, — философски усомнился граф. — В политике все таким странным образом взаимосвязано.

— Это не тот вопрос, Анташ, — хоть и без ощутимого раздражения, но значительно тверже повторил Хорти. — Лучше поведайте мне о ваших выводах и предчувствиях.

— Обычно вы им не доверяете. — И на сей раз иронично-снисходительная улыбка на лице графа прорезалась выразительнее обычного.

— Нынешним вашим тоже доверять не стану. Только поэтому поведайте.

— От адъютанта я узнал, что фюрер ожидал приезда в ставку обер-диверсанта рейха Отто Скорцени.

— Если Гитлер кого-то и ждал, то Еву Браун, которая, если я верно понял, возвращалась из Берлина.

Хорти недоверчиво посмотрел на графа и коротко, почти беззвучно, зато сотрясаясь всем своим обрюзглым телом, расхохотался.

— Хотите сказать, что без Скорцени они уже не решились бы арестовать меня, посадив хотя бы под домашний арест? И потом, вы что, представляете себе ситуацию, при которой Скорцени, будучи вызванным в ставку фюрера, позволил бы себе не прибыть туда?

— Скорцени — единственный, кто мог бы себе это позволить. Но адъютант фюрера Шауб сообщил мне, что за два часа до встречи фюрер отменил его вызов в ставку.

— Почему он сказал вам об этом, Анташ?

— Потому что я попросил познакомить меня со Скорцени, а, он не учуял в этом провокации.

— Может, действительно назначить вас главой разведки, а граф фон Анташ? Уже не раз обдумывал такую рокировку. Кстати, должность там генеральская.

— В принципе я не против. Однако делать этого не следует. На посту вашего секретаря мне удается знать значительно больше и достовернее, нежели я умудрялся бы знать, пребывая на посту руководителя столь слабо налаженной венгерской разведки.

— Это в вашем духе, граф. — Анташ давно приметил, что о графском титуле его регент вспоминает, только когда хочет похвалить или отблагодарить. У него это нечто вроде медали. — Но зачем фюреру мог понадобиться Скорцени? Любой эсэсовец, которому фюрер приказал бы меня застрелить, сделал бы это, не задумываясь.

— Скорее всего, для устрашения. Скорцени не зря называют «самым страшным человеком империи». Для фюрера образ Скорцени — такой же символ суда и кары, как для палача — секира.

— Значит, теперь мы с вами должны радоваться, что Скорцени не был вызван в ставку?

— Наоборот.