— Молодец! — машинально произнес Володя, хотя удальство Кошмарика ему причиняло душевную боль, словно он был и обманутой женщиной, потерявшей серьги, и лохом, лишившимся мотоцикла.

— Ты здесь постой минут пятнадцать. Я вижу, что у тебя ко мне вопросик есть, — сказал Кошмарик. — Я только серьги скину да возьму чего-нибудь пожрать. У меня ведь, братишка, целая коммуна кормится моим трудом, так что не лепи горбатого насчет ограбленной герлы.

Кошмарик со своим мешком юркнул в широкие рыночные двери, а Володя остался возле мотоцикла преуспевающего мошенника, и сомнение по капле просачивалось в его сознание. Если, думал мальчик, придется делиться с Кошмариком всем, что с ним случилось (а иначе не стоило бы и затевать разговор), то он, Володя, становился в глазах Леньки куда хуже, чем этот жулик и барыга. То есть Володе было просто стыдно за свой поступок. С другой стороны, Кошмарик непременно бы придумал, как вывернуться из положения, в котором оказался Володя, значит, приходилось выбирать между уязвленной совестью и спасением.

Ленька вышел из рынка даже раньше, чем Володя успел все продумать до конца. Его большой мешок был до предела набит овощами, фруктами, палками колбас, сырами, и Кошмарику пришлось схватить его в охапку, иначе ручки непременно бы оборвались под тяжестью этого рога изобилия.

— Во, гляди, сколько харчу купил! — с совершенно детским восторгом прокричал Кошмарик Володе, очень довольный своими покупками, и уже тише прибавил: — За полста штук сережки одному азербайджанцу сдал — еще просил таких рыжиков носить, возьмет! Так, сумку я тебе отдам, держи ее покрепче! Ну, садись давай!

Володю не нужно было уговаривать. Он вскочил на заднее, приподнятое сиденье, и мотоцикл тотчас взревел, окутав седоков вонючим дымом, дернулся вперед, точно пришпоренный конь, и понесся по Кузнечному в сторону Лиговки. У Володи замерло сердце, но совсем не от страха, а от щемящего, восторженного чувства свободы, дарованного скоростью, то есть способностью преодолеть обычные, заурядные человеческие возможности.

Кошмарик влетел на Лиговку буквально через пять минут езды, не обращая внимания на светофор, пролетел по проспекту, а потом с треском заехал под арку проезда во двор большого старинного дома.

— Вот здесь и бросим якорь, калики-моргалики! — сказал Кошмарик после того, как заглушил мотор. — Слезай!

Володя, счастливый, ошеломленный, с дрожащими руками, которыми судорожно обхватывал во время езды тяжелую сумку Кошмарика, слез с мотоцикла и пошел вслед за Ленькой, направившимся к подъезду. Володя думал, что они станут подниматься на лифте, но Кошмарик, напротив, стал спускаться вниз, в подвал. Володя, с трудом неся нагруженную покупками сумку, остановился возле Леньки, который смело постучал условным стуком в обитую жестью дверь. Долго не отворяли, тогда Кошмарик, потеряв терпение, начал барабанить в дверь каблуками своих высоких, тяжелых сапог со шнуровкой, в каких обычно и ездят рокеры.

— Вот мартышки! — ругался он. — Перепились они там, что ли?!

Наконец дверь приотворилась, и Володя увидел девочку лет пятнадцати с распущенными по плечам волосами, одетую то ли в легкое белое платье, то ли в ночную сорочку.

— Калики-моргалики, вы что там, снова обкуриваться стали, да? Так я вас, наркоту поганую, на два дня без шамовки оставлю! Заходи за мной, Вовик!

Володя прошел за Кошмариком, услышав, как девочка робко возражала Кошмарику, который был здесь или начальником, или хозяином: «Нет, Морг, мы ничего не курили, ты не думай...» Кошмарик же на это отвечал: «Знаю вас анашистов-морфинистов! Всем рога обломаю, если засеку!»

Помещение, в котором очутился Володя, на самом деле размещалось в подвале, о чем напоминали трубы, тянувшиеся рядами под низким потолком, да зарешеченное небольшое окошко, тоже под потолком.