Дорога вперед открыта, поэтому я с отрядом отборных головорезов врываюсь внутрь, пока под открытым небом кипит яростная схватка, в которой бойцы штурмовой когорты, в своем большинстве бывшие галерные рабы, без всякой пощады вырезают всех, кто схватился за оружие. Не трогали наши бойцы только тех, кто с самого начала операции упал ниц и не шевелился. Наш Серегин всегда отмеряет меру насилия по силе сопротивления, так что пусть себе живут. Внутри дворца тоже была резня: сначала местные бабуины – и бородатые и бритомордые – лезли на нас, выставив вперед свои железки, зажатые в потных кривых ручонках, и мы с Дочерью Хаоса в хмельном упоении битвы убили их всех, и в этом нам помогали штурмовики, частым ружейным огнем поддержавшие нашу яростную атаку. А потом те, что уцелели в первой схватке, бежали от нас, и смерть от пуль и моих плазменных шаров настигала их в спины.

Батя врывался во дворец во главе другого такого же ударного отряда, с противоположной стороны, но только там, насколько я понимаю, все было совсем по-другому. Его обнаженный меч Бога Войны, сияющий светом Первого дня Творения, приводил аборигенов в священный ужас, и те разбегались от него прочь, будто узрели явившегося за их черными душами ангела смерти Азраила. Но это им не помогло: штурмовики имеют приказ вооруженных людей в плен не брать, а потому истребляли бегущих частыми выстрелами в спину. Сам Серегин для такого слишком благороден, впрочем, и он понимает, что бегущий враг может развернуться для того, чтобы снова напасть. Опять же там спасся только тот, кто, только завидев ярко сияющий меч, сразу бросил оружие и бросился на пол ниц, прикрывая руками свою никчемную голову.

Две атакующих волны встретились в зале, где султан обычно совещается со своими визирями. Последний яростный очаг сопротивления, помещение завалено трупами застреленных и порубленных султанских телохранителей-янычар – и вот все кончено. Юный, еще безусый (всего-то шестнадцать лет) султан Ахмет и две его шлюхи-наложницы, каждая из которых держит на руках по двухгодовалому ребенку, остаются без всякой защиты. Мальчишка хватается за висящий у него на поясе меч Османа, но это даже не смешно. Батя тут же одним легким движением выбивает у него из руки эту железку, и та со звоном отлетает в сторону.

– Ну что, придурок, допрыгался? – с презрительными интонациями в голосе говорит он, и энергооболочка послушно переводит эти слова на турецкий. – Разбудил лихо, которое спало тихо? Моей целью в этом мире было только усиление Московского царства и прекращение начавшейся в нем Смуты, но ты заставил меня всерьез отнестись к существованию твоего бандитского государства. Теперь пеняй только на себя.

Султан Ахмет (точнее, уже бывший султан) затравлено оглядел заполнивших залу рослых, битых жизнью мужиков, среди которых попадались такие же рослые бойцовые остроухие. Обмундированные в одинаковую до последней мелочи штурмовую экипировку и вооруженные самым разным оружием, кому что было по душе, они улыбались, глядя на унижение низвергнутого в прах турецкого султана. Баюкая вывихнутые пальцы на правой руке, он выкрикнул:

– Кто ты такой, урус, чтобы говорить мне, Повелителю Правоверных, такие горделивые слова? Ты можешь меня убить, но держава Османов очень сильна, и в ней множество храбрых воинов, которые как один поднимутся на священную войну против неверных, и ты погибнешь от их ярости!

– Ты что, до сих пор не понял кто я такой? – удивился Батя.