И тогда я рассвирепел. Этот город жил за счет государственного бандитизма, втягивая в себя богатства, награбленные на покоренных территориях. Ценой его благополучия стали горе, кровь и слезы огромного количества людей. И эти твари, только себя считающие настоящими людьми, а всех остальных называющие неверными собаками, еще смеют сопротивляться, когда за ними пришел Бич Божий? И ведь среди них нет ни одного воина в истинном понимании смысла этого слова – все они скорее бандиты, разбойники с большой дороги, которых в случае большой битвы необходимо подпирать сзади заградотрядом с пулеметами. И дерутся они сейчас не за какие-то идеалы, а за чувство национального и религиозного превосходства, да за то, что на протяжении жизни нескольких поколений было нажито ими непосильными трудами на ниве грабежа и разбоя. Покойнику Аресу такие люди, конечно, понравились бы, а у меня они вызывают только отвращение.

«Турок мужеска пола и с оружием в плен не брать, – отдал я мысленную команду своим Верным, – щадить только баб и ребятишек, а вы, Елизавета Дмитриевна, поднимайте в воздух „Каракурта“ и эскадрилью „Шершней“. Любые очаги сопротивления давить с воздуха без всякой пощады, даже если это окажутся мечети. Исключение делать только для бывших христианских храмов. Исполнять!»

А потом, пока «Каракурт» и «Шершни» готовились к вылету и мчались сюда от Севастопольской бухты, я грохнул по Стамбулу и окрестностям сначала заклинанием Освобожденного Железа, а потом и заклинанием Мобилизации, призывая всех угнетенных и обиженных хватать то, что попадает под руку, и яростно нападать на своих турецких господ.

И началось… Даже в гаремах далеко не все полоняники были высокопоставленными евнухами и любимыми наложницами, довольными «карьерой», сделанной в этом бандитском обществе, а что уже говорить о тех, чьим повседневным тяжелым подневольным трудом и существовал этот грандиозный разбойничий притон. Поднялось даже местное греческое население, являвшееся пережитком давно почившей в бозе Византийской империи. В качестве самостоятельной военной силы эти люди не представляли собой чего-то отличного от нуля, но в момент яростного и ожесточенного штурма они смогли сказать свое веское слово, разбив единый фронт сопротивления на отдельные очаги.

Потом в воздухе появилась авиация, и моей энергообочке пришлось немного поработать авианаводчиком. «Шершни» по одному давили всякую мелочь, в основном укрепленные дома пашей и беев, чьим нукерам удалось справиться с восставшими рабами. Когда в полуразрушенное строение врывались русские солдаты, пощады внутри в горячке яростного боя не было никому. Единственный «Каракурт», прилетевший чуть позже, занялся мечетями и медресе, внутри которых забаррикадировались религиозные фанатики. Первой его целью стала осажденная нашими войсками мечеть Сулеймание. Я представлял себе полную мощь его залпа, и ожидал, что после первого же захода этот комплекс строений в результате сильнейшего взрыва превратится в груду развалин, через которые к небу пробиваются языки яростного пламени и густой черный дым. Но, на первый взгляд, ничего не произошло, только несколько сотен самых непримиримых врагов вдруг исчезли из поля зрения моей энергооболочки. А «Каракурт» уже заходил в атаку на следующую цель…

«В чем, собственно, дело? – мысленно спросил я у своих Верных, пилотов „Каракурта“. – Почему указанная вам цель не уничтожена?

„Обожаемый командир, докладывает командир корабля амазонка Пелагия, – услышал я мысленный ответ, – дело в том, что перед вылетом ваша супруга Елизавета дочь Димитрия приказала демонтировать на „Каракурте“ штатное вооружение и установить вместо него парализующие пушки. Господин Клим Сервий сказал, что у тех, кто попадет под наш удар, гарантированы шесть часов полного покоя…“

Эта Пелагия – одна из тех подлежащих отчислению и продаже в рабство гимнасисток-неудачниц, которых мы выкупали у мадам Кибелы за пять солидов, намереваясь использовать их в качестве кадрового резерва для нашего войска.