— Сейчас запускать дизель будут.

И точно: дали сжатый воздух, провернули двигатель. Он чихнул раз, второй… и заработал.

В общем, до темноты мы еще подрейфовали в полной боевой готовности, а в ночь пошли в базу. Тарахтели, чихали, коптили чистое небо, но добрались. До базы, конечно, нам этого «ерша» не хватило. Опять зависли, но вскорости наши катера подошли. Взяли нас на буксир.

Инженеру с Боцманом за морскую смекалку благодарность объявили. А я так и ордена бы им не пожалел. И тут мне смешно немного стало. Видишь, что вспомнилось — чертова смесь вместо топлива. А сейчас вместо топлива — паруса из чехлов и одеял. Не, никому нас не победить…

А тоска понемногу наползает, начинает душу тревожить. Думается о всяком, вспоминается. То березка под снегом, то мамкина улыбка, а больше всего — родная плавбаза.

Со стороны моря база в Полярном охранялась сторожевыми судами и минными заграждениями. По берегу тянулись ограждения из колючей проволоки, был поставлен КПП, где несли круглосуточную вахту бойцы морской пехоты.

На базе мы ремонтировались, пополняли боезапас и снаряжение, отдыхали. Здесь мы получали долгожданную почту, смотрели фильмы, нередко к нам приезжали из Москвы артисты, поэты, композиторы.

Да у нас и своих артистов и поэтов хватало, художественная самодеятельность на весь фронт славилась. И кстати, кто не знает, скажу: был у нас свой театр Северного флота. Спектакли там ставил — вы не поверите — знаменитый на весь мир (ну, еще не тогда) молодой Валентин Плучек.

Наш командующий очень театр любил, особенно всякую классику — Чехова там, Островского, а тут вдруг сказал Плучеку:

— Хорошо бы вам поставить спектакль на нашем боевом материале. У нас ведь герои не слабее шекспировских.

Ну и что? Исидора Штока знаете? Вот он приехал, пообщался с нами, написал пьесу. Плучек поставил нашими силами. Успех был оглушительный. Еще и потому, что мы в героях на сцене узнавали наших товарищей, героев на море и на суше.

Или вот Кербель — под плеск волны вспомнился. Его-то все знают, великий скульптор. А тогда его, студента-выпускника, направили в наше соединение краснофлотцем, чуть ли не мотористом.

Тут уж командующий строго распорядился:

— Такие руки, такой глаз беречь надо для будущего, чтобы они людей радовали.

Организовали ему сарайчик, оборудовали там мастерскую, и начал этот юный Кербель делать там скульптурные портреты наших подводников. Долго после войны я их в Третьяковке видел.

И что думается уже сейчас: теперь все это прошлое, а тогда было настоящее, этим жили, этим на будущее надеялись. В этом сила наша победная была.

И еще мне на палубе нашей подбитой «Щучки» вспомнилось, как после первых боев, после первых потерь стали приезжать к нам вдовы, незамужние невесты, обездоленные матери, сестры наших погибших товарищей. Они приезжали не для того, чтобы букетик цветов на могилки своих близких положить — могилой им было бескрайнее холодное море, — а чтобы постоять в молчании на причале, откуда их сыновья и братья ушли в свое последнее плавание.

И почти все они, эти женщины и девушки, матери, вдовы, сестры, оставались в Полярном. Продолжить службу своих погибших. В штабе, в канцелярии, в санбатах, радистками приняли эстафету борьбы за свободу своей Родины. Эстафету мести ненавистному врагу.

И кстати сказать, на средства, собранные семьями моряков-подводников, была построена подлодка. И нарком ВМФ дал приказ присвоить ей название. До этого названия давали лишь крейсерам, линейным кораблям, а подлодке было положено только литерно-цифровое наименование. И получила она очень символическое имя — «Месть». И уходила в море с нашей базы.

Сейчас эта база казалась мне родным домом.