Ход рыбы в реке прекратился. Мотаться на Золотой ручей за самородками было боязно, – вода уже была слишком холодной для медленно выздоравливающего Мишки. И вообще ни за что новое браться не хотелось. Заготавливал дрова, укладывая их под навесом, в холодных сенях и даже в теплой землянке. Частые дождики загоняли его под крышу, и тогда он строил топчан, стол, лавки и стеллажи, оборудуя жилище. Топор-то у него теперь новый. Отковал он зубило размером с кисть руки и так же, как и первое, что из арматурины, закрепил бандажами, стянув в обхват две хорошо приструганных палки.

Аналогичного размера брусок таким же способом приспособил в качестве молота. А главное, «пинцет» у него теперь был железный. Не весь, только там, где хватался им за горячий металл, однако этого достаточно, чтобы после каждого сеанса работы у горна не образовывалось кучи дров из обуглившегося инструмента.

Тонкие лепешки монолитного железа весом с полкилограмма, которые он выплавил в своей чудо-печи, сильно отличались друг от друга твердостью. Они идеально повторяли форму донной части тигля, что наводило на мысль об отливке. Стоит сделать подходящей формы углубление – и получишь отливку. А то с приданием формы металлическим изделиям прогресс идет медленно. Ножики и наконечники стрел, в сущности пластины, получаются пусть неказистые, неровные, но функцию свою исполняют. А вот, скажем, дырку пробить в молотке он даже не пробовал. Чувствует, что не получится это у него, только зубило загубит.

Нет, неспроста кузнечное дело всегда считалось сложным. Есть тут секреты, которые он разгадает позднее. Например, почему столько металла уходит в окалину при ковке? Арматурины не так горели при нагреве. И изделия из них меньше ржавеют. Да и служат они дольше. Не иначе, примесь какая-то его железо портит.

Что обидно – простуда никак не проходила. Кашель и насморк не прекратились. Просто он как-то стерпелся с ними. Научился преодолевать себя и правильно рассчитывать силы между приступами слабости, что периодически накатывала.

Гончарный круг у него, так же как и горн с наковальней, нетранспортабелен. Поэтому участок под навесом, где он установлен, огородил плетнем на манер закутка, так чтобы здесь помещалась пара тазиков для замешивания глины и большой горшок, в котором намеревался разводить огонь, чтобы было тепло. Стенки обмазал.

Позанимался благоустройством. Битые и растрескавшиеся горшки доколотил, а черепками вымостил дорожки. Трубу обжиговой печи закрыл «шляпой» из травы, все деревяшки затащил под навес, нечего им мокнуть. Стало опрятно.

Морковку убрал, сложил в яму с песком. К осени корнеплоды в толщине сравнялись с мизинцем и чуть порозовели. Мягче или вкуснее, впрочем, они от этого не стали, да и было их от силы пара килограммов. Он ведь их поштучно притаскивал вместе с комом земли, а сколько потом на кроликов извел! Впрочем, два растения дали семена. Собрал, ясное дело, и упаковал в кулечки, свернутые из тех бумажек, что прихватил из мусорной кучи. Если весной посадит да каждое взойдет – будет у него тут морковный беспредел и паломничество носителей кроличьих шкурок.

Или если бы заранее запас да насушил хороших жердей, и надрал коры с крепких деревьев, и собрал живицы, мастерил бы в холода челнок. Спокойно прошла бы зима, в добрых делах. Или тех же самородков мог запасти как следует, а не позаботился. Осталось их у него от силы на полтора десятка плавок. А без нормальной теплой, хоть бы и демисезонной одежды далеко от дома в такую погоду отлучаться можно, только если это вопрос жизни и смерти. Особенно в его болезненном состоянии.

И грязной соли мало принес, и никаких зерновых культур не обнаружил, и овощей толковых не нашел.